— Ну как, понравился тебе фильм?
Оливье всегда отвечал «да», даже если ничего не понял. Когда сеанс кончался, Мадо не редко вела его в большие кафе, где пахло вермутом и плакали скрипки цыганского оркестра. Для себя она заказывала «джин-физз», а для мальчика — лимонад. Обстановка, окружавшая их, пьянила Оливье, к тому же Мадо беседовала с ним с такой неподдельной нежностью. Ей казалось, что Оливье не такой, как другие дети этой улицы. Она находила его более деликатным и нежным. Она старалась научить его поведению в обществе, приличным манерам: «Нет, Оли вье, не надо говорить «За ваше!». Улыбнись и просто подними свой бокал!» Или: «Тебе следует уступить свободное место даме, с которой ты вместе идешь». Или еще: «Ты ведь мужчина, так протяни руку и помоги мне выйти из такси».
В кафе со всех сторон были зеркальные стены, они отражали и как бы множили до беско нечности находящихся тут людей. Балансируя нагруженными подносами, повсюду сновали официанты, которые выглядели такими веселыми, будто для них это была игра, а не работа. Если какой-нибудь мужчина, пользуясь случаем, пытался завязать с Мадо разговор, она ко ролевским жестом отклоняла эту попытку.
— Не докучайте мне. Разве вы не видите, я с сыном!
И Оливье грезил, что он здесь сидит вместе с мамой Виржини. Это игра, и потому мама на рядилась совсем как киноактриса. Иногда Мадо делала ему сюрпризы, вытаскивая из сумки какие-нибудь лакомства, а однажды вечером, когда она за ним зашла, принесла клетчатый шотландский галстук, который он уже потом не снимал.
— Странно, — сказала Элоди, — очень странно, что подобная девушка так любит детей!
— Да нет же, — отвечал Жан, тайно ревнуя мальчика, — тут не требуется особого объяс нения, просто она скучает! Когда она найдет себе подходящего парня, то напрочь забудет мальчишку. О-ля-ля!.. Ты совсем не знаешь таких девиц!
Когда Бугра встречал своего юного дружка, так хорошо одетого, он свистел сквозь зубы и говорил с иронией: «Вот так штука!» и «Черт побери!», а потом уж: «Ей же ей, это, право, лорд!» А Капдевер не постеснялся сказать Оливье: «Значит, пошел гулять со своей шикарной курочкой» — но мальчик в ответ ограничился неопределенной и надменной улыбкой. Альбертина же не скрывала своего восхищения:
— Когда ты прилично одет, ты не похож на шалопая. Вот видишь, если б ты сам захотел…
И мальчик шел, стараясь не сутулиться, засунув руку в карман курточки и выставив на ружу большой палец.
Только Красавчик Мак ничем не проявлял своего отношения. Оливье столкнулся с ним как- то на лестнице — тот вел за руку брюнетку, источавшую запах сладких духов. «Каид» не обра тил на Оливье никакого внимания. Он был несомненно задет тем, что Оливье видел, как его тогда унизил Бугра. Однажды, когда ребенок лихо поддернул свои штанишки, а на замечание Мадо ответил: «Так меня Мак научил!» — Принцесса сказала только: «Но это дурные манеры…» — и ничего не добавила, будто она никогда и не знала Мака. Странными казались ему отношения взрослых. Лучше, пожалуй, в них не вникать.
Начало велогонок «Тур де Франс» объединило интересы всех местных жителей, на ули це Лаба только об этом и толковали. Мужчины прогуливались с газетами, развернутыми на спортивной странице — там можно было лицезреть предполагаемого чемпиона Андре Ледю ка. Всюду по городу были расклеены афиши с фотографиями схожих с какими-то большими на секомыми спортсменов, во всю нажимающих на педали. Кроме того, целые караваны реклам ных машин разъезжали по улицам и на ходу разбрасывали листки с сообщением обо всех го родах-этапах на пути к Вавилону велосипедного спорта. В кафе и пивных висели черные дос ки, и на них отмечалось мелом, кто идет впереди на дистанциях и по гонке в целом, указывался километраж пробегов и время отставания от желтых маек (то есть от ведущих спортсменов), и люди, рассматривая эти цифры, нескончаемо спорили. Как будто бы вся Франция в эти часы про питалась жирным запахом смазочных масел, подталкивала велосипеды своих излюбленных чемпионов, поила и кормила их на ходу.
— А у меня, — сказал Бугра, — прострел в пояснице, и притом без всяких подвигов на спор тивной дорожке. Да еще в разгар лета — что может быть глупей!
Оказалось, что Бугра вызвался кому-то помочь и понес на пятый этаж слишком тяжелый груз. После этого он во время ходьбы то и дело с проклятием хватался за поясницу. Оливье по заботился о старике: сделал ему горчичники, обмотал поясницу толстым слоем красной фла нели, причем Бугра вертелся как алжирский дозорный стрелок, чтобы фланель плотнее обви лась вокруг его тела.
Чтоб вознаградить себя за вынужденное бездействие, он готовил густой суп в гигантских кастрюлях, в которые закладывал, как он сам выражался, «все, что требуется брюху!» — доб рую порцию костей, подаренных ему мясником, корки хлеба, овощи и лапшу. Затем наливал се бе полную миску, крошил туда еще хлеба, подливал красного винца, и получалось что-то похо жее на похлебку шабро, которую готовят на юге Франции. Бугра ел, чавкая и крепко зажав в руке ложку.
За время болезни он научил Оливье играть в карты, прежде всего в белот, где старший ва лет и козырная девятка составляют вместе четырнадцать очков. Засаленными и загнувши мися на углах картами оба азартно стучали по игорному столику — подарку фирмы «Дюбонне, аперитив на хинных корках» — и самым тщательным образом отмечали очки на школьной гри фельной дощечке из папье-маше с нанесенными на ней красными линиями.
Как-то раз очередная партия была прервана характерным сигналом полицейской маши ны, остановившейся на улице Башле, вслед за чем раздался шум голосов. Старик и ребенок подбежали к окну и увидели у дома номер 77 двух полицейских, приказывающих прохожим разойтись. Оливье без всяких видимых причин испугался, как будто пришли за ним. Он вспомнил еще раз о пожаре и посмотрел на Бугра, который сказал:
— Успокойся, тут нет ничего серьезного!
Прошло несколько минут, и они увидели Мака, Красавчика Мака, которого подталкивали сзади полицейские. Он был бледен, скован наручниками, но все же одет в свой нарядный светлый костюм и мягкую шляпу. Мак заметно старался храбриться и даже иронически улыбался.
— Ведь это Мак… — сказал Оливье. — Его арестовали.
До того как войти в полицейский фургон, Мак поднял скованные руки над головой и при ветствовал собравшихся жестом боксера, торжествующего победу. Он с достоинством по клонился и попытался пропустить вперед полицейских, словно желая сказать: «После вас…» — но они его грубо толкнули, и Мак исчез в глубине черной машины, которая тотчас трону лась.
Вопрошающий взгляд больших зеленых глаз Оливье обратился к Бугра. Мальчик не слиш ком любил Мака, но эта сцена, длившаяся несколько минут, потрясла его. Бугра зло расшвыри вал ногами предметы, лежавшие вокруг, повторяя: «Какой дурак, что за дурак…»
Старик сел, начал снова тасовать карты, но руки его тряслись. Тогда он налил стакан вина, выпил его и сказал ребенку:
— Видишь, к чему ведут все эти делишки, — к стычке с полицией…
Он разъяснил мальчику, что речь шла, должно быть, о краже со взломом — в таких делах Мак был «специалистом».
— Значит, в тот вечер, Бугра…
— Да, конечно… Он ждал подмоги. А ты видишь сам, к чему это ведет. Вот дурак-то! Чтоб так везло, и вдруг влипнуть… По меньшей мере два года получит…
— Тюрьмы?
— Ну да, и это только в том случае, если раздобудет хорошего адвоката.