ненавидел его и в первую очередь ее… но все равно возвращался к ней… Однако от самого страшного меня останавливало одно- я не чувствовал на ней его запаха, не ощущал его на ней… в ней. Останавливало до тех пор, пока однажды, в один из вечеров, провожая ее до кареты от своего дома, он не совершил ошибку…за которую и расплатился … он поцеловал ее… поцеловал нежно, чувственно, пройдясь своими грязными руками по всему ее юному телу… Я его убил… в тот же вечер, хладнокровно и без сожалений. Даже больше- я убил его с огромным удовольствие на душе, с чувством подлинного удовлетворения, вырвал сердце и язык, он даже не успел дойти обратно до крыльца…
Она плакала. На похоронах. Оплакивала своего друга, а мне было ее не жаль. Она сама была во всем виновата. Тогда я не задумывался над тем, что она даже не знала о моем существовании. Для меня это было не важно. Важным же являлось лишь то, что она не имела права быть с другим, быть не со мной….
Она стала еще большей затворницей, полностью прекратив выходить из дома. Ее славнаятamaпначала приглашать врачей, одного за другим, лучших в стране на то время. Она плакала и просила, даже умоляла их помочь ее дочери, ее единственной, любимой дочери… Один за другим доктора разводили руками и говорили одно и то же: «Ваша дочь сходит с ума. Смиритесь. Вы ничем ей не поможете». За два месяца жизнерадостная, лучистая девушка превратилась в мнимое, внутренне- мертвое существо. Если бы я только знал, только бы знал, что во всем этом моя вина, что я являюсь тем, от кого и пытался ее оградить и спасти… все было бы по-другому, я рассказал бы ей о себе и просил бы, на коленях бы умолял не бояться меня … Но я молчал и день ото дня наблюдал приближение ее конца, ее смерти… моей смерти.
Я совсем прекратил бывать дома, забыл о его существовании, о существовании других Диких и обязанностей по отношению к ним. Была лишь она. Но я не появлялся, и в этом была одна из моих главных ошибок. Мы ненавидели людей, мы их презирали, мы их обходили стороной. Любая связь кроме как ради размножения, каралась… карался человек. Пытаясь уберечь ее от одной суровой участи, я обрекал ее на другую, еще более страшную чем первая. И я молчал. Мечтал прижать ее к себе, обнять, утешить… сказать, что все хорошо и я никогда ее не оставлю, найду причину ее страхов и недугов и уничтожу их… и молчал.
Теперь она не выходила даже из своей комнаты, никого не принимала, перестала разговаривать, даже со своейтaman. Она все шептала, что ей страшно, что за ней наблюдают, что ей нужно спрятаться, а я не придавал этому значения. Я не видел причин подобного поведения в себе. Она же была для меня всем, я хотел защищать и оберегать ее, найти причины ее душевных мук. Нет, мне и в голову не могло придти, что она будет страшиться меня, именно меня…
И, наверное, я молчал бы до конца, до последнего ее вздоха, если бы не она сама…
Она вышла из особняка поздно ночью, когда весь дом уже спал. На улице была тьма, как и у меня в душе. Она была в том же самом, в чем и ложилась спать, в том же, в чем проводила все свои дни- в белой длинной сорочке. Волосы ее были растрепаны, под глазами образовались синяки, от былого очарования не осталось и следа… но я все равно ее желал… Желал еще больше, чем прежде. Это была болезнь, одержимость,… моя тайная одержимость….это были ненормальные желания, но факт оставался фактом- я хотел ее даже такую: больную, мнимую, с одичавшим взглядом.
Она проследовала в конюшню и оседлала коня. Своего любимого коня, к которому не подходила уже третий месяц. Оседлала и пустилась прочь из города, поскакала в поле, а оттуда к ближайшей скале. Я понял слишком поздно, что она собиралась сделать, только тогда, когда она спрыгнула с коня и остановилась у обрыва, а ветер трепал ее длинные потускневшие волосы.
Мое сердце оборвалось. Меня затопил такой страх, которого я не испытывал никогда в своей длинной бессмертной жизни. И я понял… понял, что не могу ее потерять… потерять даже не сказав ей о своем существовании, понял, что не смогу без нее жить, что ее смерть- это и моя смерть тоже, осознал, на сколько сильно я ее люблю, любовью крепкой, страстной, безудержной… ненормальной… любовью, на которую не были способныferus… а я любил, так как она инфицировала мою кровь.
Она сделала шаг в пустоту….. Она была в моих объятьях….
Я развернул ее к себе лицом и, уже не задумываясь ни о чем, поцеловал… Поцеловал со всей страстью на которую был способен, со всей одержимостью, бушевавшей во мне, и страхом, еще не успевшем покинуть мои сердце и душу… Наверняка я делал ей больно, но она не сопротивлялась и не отталкивала меня, она вообще ничего не делала, а только плакала, тихо и беззвучно…
Я оторвался от ее губ и поднял голову, чтобы посмотреть на нее, посмотреть в ее глаза и успокоить, сказать, что она не должна меня бояться… Однако я не успел этого сделать. В это самое мгновение она подняла свою маленькую, хрупкую, бледную ручку и нежно прикоснулась к моему лицу, прикоснулась и сквозь слезы прошептала:
— Почему же ты так долго?…
Я овладел ею прямо там, на жестких, холодных камнях. Я делал это быстро и жестко, я причинял ей боль, так как она была чиста и невинна, но остановиться уже не мог. Не мог погасить в себе то пламя и яростное возбуждение, охватившие меня. Я словно мстил ей за то, что она заставила меня все это пережить, за всем этим наблюдать, заставила признать ее необходимейшей частью моего существа и еще больше за то, что была готова покинуть меня, оставить одного… без нее…
Однако она молчала, она даже не пискнула, а принимала все то, что я ей давал и то как я ей это давал. И не просто принимала- она отдавалась мне полностью, и сердцем и душой, со свей еще до конца не распустившейся в ней страстью… Она произносила мое имя…. я не знал, откуда она его знала, но она выкрикивала его, доставляя мне этим самым еще большее удовольствие, хотя, казалось, больше уже не могло быть.
В миг наивысшего наслаждения я приобрел свой истинный облик, я этого даже не заметил, однако заметила она… но снова ничего не сказала, а лишь крепче обняла меня своими стройными ногами и маленькими нежными руками. К своему стыду тогда я подумал: А не сошла ли она действительно с ума? Может быть она считает меня одной из фантазий своего больного воображения? Может быть она давно уже не живет в реальности, а обитает в придуманном ею мире, в котором такие как я- это норма?
Однако сейчас я упрекаю себя за подобные мысли…
Все последующие дни я проводил с ней. Я вернулся к остальным Диким, но как только заканчивал свои дела, спешил к ней.
Она чувствовала мое присутствие. Как только я оказывался за калиткой, огораживающей ее дом, она тут же слетала с лестницы, со второго этажа, и в то же мгновение появлялась на крыльце. Я не показывался никому на глаза, но она уже знала за каким деревом или столбом я стою и вихрем бежала ко мне.
Отец с матерью не говорили ей ни слова. Они ни о чем ее не спрашивали, ни в чем не упрекали и не подозревали. Они просто тихо плакали, плакали от счастья, что их маленькая девочка начала приходить в себя и снова увлекаться жизнью. Поэтому просто давали событиям развиваться своим чередом. Они боялись спугнуть свою девочку, спугнуть этот, возможно, недолговременный миг выздоровления.
А я всем этим пользовался. Нагло и безобразно. Такого всеобъемлющего удовлетворения я не испытывал никогда. Ни телом, ни душой. Нам не нужны были никакие сборища и компании, не нужны были театры и спектакли. Нам нужно было уединение, мы хотели только общества друг друга.
Она рассказывала мне все свои секреты, которые я знал и до этого, но в то же время поведала о том, о чем я знать не мог. А именно о том, как она жила в последние два месяца. О том, как чувствовала чье-то присутствие, чей-то взгляд и страшилась каждого шороха. Рассказала как пугалась чувств и эмоций, временами охватывавших ее, и что самое страшное- как не понимала всего этого… она и сама думала, что у нее происходит помутнее рассудка, что становится помешанной и не здоровой… А еще она поведала, как ей снились странные сны, силуэт человек в облаке тумана, который и назвал ей мое имя….По ее мнению, это был я.
Рассказала о своем друге, о том, что только с ним могла поделиться со всем тревожащим
