ее….. и о том, что начала бояться еще больше после его смерти. После этого откровения она смотрела на меня грустным вопрошающим взглядом. Словно ждала, что я должен что-то сказать, о чем-то поведать…. Я промолчал… Я просто не мог сказать, глядя в эти печальные глаза, что это я хладнокровно и без угрызений совести убил ее друга. И что не сожалел об этом и сейчас. Нужно было оторвать ему не только язык, но и руки… другу… Она никак на это не отреагировала, ничего не спросила и ни в чем меня не обвинила, не упрекнула. Однако она поняла… я чувствовал, что она все поняла и обо всем догадалась. Но не проронила об этом ни слова. От этого мне было еще сквернее на душе.
Однако нашему счастью суждено было продлиться недолго. Еще бы, после стольких моих срывов, после стольких моих выходок и смен настроения, после постоянных отлучек неизвестно куда и не понятно зачем- после всего этого ожидать, чтоferusничего не заметят? Нет… они давно уже все заметили, давно все прочувствовали и выведали правду. И совершили нападение… на нее, в мое отсутствие, не сказав мне ни слова. Это был удар ножом мне в сердце. Это было предательство. И это была моя семья. Мои друзья. Мои братья.
Они оставили ее живой, однако не из жалости ко мне или к ней. Это было предупреждение, имитацией нашего вероятного будущего, тем, чем все это закончится, если я не оставлю ее в покое и не прекращу ненормальные, по их мнению, отношения. Если я не покину свою солнечную девочку.
Я пытался, я честно пытался это сделать. Я пошел у них на поводу и оставил ее. Две недели я не приходил к ней, даже к дому ее не подходил. Она восстанавливалась одна, без меня. Избавлялась от синяков и следов побоев без моего участия, без моей поддержки. И, наверное, не понимала почему я ее оставил. А если и понимала, то наверняка была рада избавиться от меня, ведь во всем случившемся была только моя вина.
Но дольше четырнадцати дней я выдержать не смог. Я не мог обходиться без нее. Я ожесточился и огрубел еще больше, жаждал крови и насилия… своих друзей. За то, что они заставляли меня так поступать, за то, что не пускали к ней, за то, что я умирал без нее. Это было правдой- я действительно теперь уже не мог без нее жить. Я не видел способов существования. Это- как человеку лишиться сердца. И я пошел к ней…. Просто, чтобы посмотреть на нее издалека, хотя бы увидеть ее, услышать ее смех и этим самым успокоиться самому. Ведь только она могла меня успокоить.
Теперь я стоял дальше обычного… на много дальше, на другой стороне улицы, но ее не видел. Однако чувствовал. Она была дома, в безопасности… в дали от меня. Я не выдержал и подошел ближе к железной калитке просто для того, чтобы вспомнить, как это было когда-то и представить, что и сейчас ничего не изменилось…
Я дотронулся до холодного, неприветливого металла… и на пороге дома появилась она, такая родная и знакомая… с надеждой в глазах. Этого я вынести не мог. Я потянулся к калитке, чтобы распахнуть ее, а моя девочка тут же бросилась ко мне: схватила в руки подол мешающегося ей платья, слетела с крыльца и кинулась в мои объятия…
Минуты счастья продлились неделю. Всего одну недолгую неделю…
Я собирался уходить, когда прямо передо мной возниклиferus, все девятьferus. У всех были решительные и суровые лица, в чьих-то глазах я видел сожаление, а в чьих-то лишь холодный расчет. Они выстроились передо мной в ряд, образовав подобие стены. Это был приговор. Случилось то, чего я боялся больше всего. То, что я оттягивал как мог, но в то же время сам же и приближал, то, инициатором чего я сам же и явился… Пришло время потерять ее…
Я бросился на них со всем ожесточением и со всей яростью, на которую был способен, пытаясь пробраться через них к выходу, а оттуда и к ней. Я положил двоих, двоихferus. Но я не мог справиться со всеми. Меня избили и оставили лежать в таком состоянии прямо на полу. Я знал, что это конец. Знал, что ее не спасти. Знал, что прямо сейчас они последуют к ней и жестоко перережут горло. Я все это знал. Но сожалел только об одном. О том, что во время этого меня не будет рядом. Что я не смогу держать ее в своих объятьях и утешать сквозь слезы. Что когда они ее убьют, она будет одна, совершенно одна, в окружении холодных и бесчувственных лиц, которые не считали ее ценным и достойным жизни созданием, а испытывали лишь презрение и отвращение.
— Я сам…. Я сделаю это сам…
Это было единственным, что я смог прохрипеть, пытаясь подняться на четвереньки.
— Пожалуйста… я сам…
Мои братья, уже дошедшие до выхода, остановились и обернулись ко мне. По их лицам невозможно было что-либо понять, однако я знал, что они были удивлены, я просто знал это. Ко мне вышел Илларион- гордый и суровый Предводитель, Глава, который и принимал все решения. Который принял решение лишить меня Солнца.
— Ты сможешь? — низким, властным голосом спросил он. И естественно подразумевал не мою физическую форму, а психологическую готовность.
— Да… — только и выдохнул я и наконец-то встал на ноги.
Илларион посмотрел на меня оценивающим взглядом:
— Хорошо. Будь по твоему.
Когда я пришел к ней, то успел слегка восстановиться, однако синяки прошли не до конца. Я повел ее в пустующий, старый дом, уже давно ставший для нас приютом, который находился на окраине. Однако не дойдя до него, прямо на просторной зеленой лужайке, в окружении зеленых деревьев, она вдруг повернулась ко мне и взяла за руки.
— Ты ведь знаешь, что я люблю тебя. Всем сердцем, — она смотрела на меня каким-то отрешенным взглядом. — Я никогда не говорила тебе этого, но я хочу, чтобы ты знал, знал и помнил как сильно я любила тебя и люблю…
Но не будет любить. Этого она не сказала. Неужели она все понимала? Его солнечная девочка все почувствовала?
Я обнял ее и прижал к себе. Затем прижался к ее уху:
— Я знаю, — дрожащим голосом прошептал я. — Я знаю, милая. Я тоже люблю тебя. И буду любить даже после смерти.
Своей. Потому что я понимал, что это конец не только для нее, но и для меня тоже.
Я понял, что пришло время, что именно сейчас, незаметно для нее, я должен сделать это. Я знал, что где-то там они наблюдают за нами, но они меня не волновали, меня волновала лишь она…
Я приблизился к ее шее и произвел частичную трансформацию. Появились клыки… Я приготовился ввести в нее свой яд. Безболезненная, тихая смерть… с моей частичкой внутри нее.
— Убей меня быстро, — тихо прошептала она.
Я вздрогнул. По моей щеке скатилась слеза. Первая слеза за всю мою жизнь. И она принадлежала ей.
Она действительно все поняла. Я прижал ее теснее к себе и тут же ввел свои ядовитые клыки в ее шею. Она крепче схватила меня за плечи своими маленькими руками. Из клыков моих заструился яд и тут же распространился по всем ее внутренностям, смешавшись с кровью.
Она обессилила в моих руках, затем и вовсе разжала пальцы и потеряла всякую опору под ногами. Она теряла все признаки жизни: уходили краски с ее лица, сердце замедляло свое биение. Она умирала, и убивал ее я сам. Я взревел со свей скорбью и опустил ее на зеленое покрывало. Сам я опустился рядом с ней на колени. Из глаз моих текли слезы. Я не мог, не мог этого вынести.
Я услышал приближающиеся шаги, ferus…ferusокружали меня со всех сторон.
— Пошли вон! — прорычал я им, я не мог терпеть их присутствия.
— Так должно было случиться, — невозмутимо и в то же время с крошечной долей сочувствия произнес Илларион. Словно ему было действительно жаль! Лицемер!
