Пока соседка, причитая, возилась с поливкой запыленных алоэ и аспарагусов, тетка Люба села в бабушкино кресло как раз напротив меня.
Посидела, отдуваясь и обмахиваясь газетой, и сказала сама себе.
Сама себе. Но я-то ее слышала.
— Слава богу, своими глазами посмотрела. Развалюха, не приведи господи. Полы ходуном ходят, из окон дует. Нашли тоже дуру: воду на горбу таскать, печку топить… Я-то думала — правда дом, а тут без удобств, без ничего. И земля под домом все равно ихняя — сиротская. Это значит — что? Это значит: я их расти, я в трущобе этой мучайся без горячей воды да с дровами, а потом меня пинком под зад? Вали, мол, от нас, тетка, выросли мы! Землю продадут, квартир себе понакупят, сами будут в шоколаде, одна я со своей доброй душой в дурах. Хорошо удумали! Нет уж. Небось не пропадут без меня. Государство у нас богатое, всех накормит, всех напоит. Был бы еще дом, куда ни шло. Нет-нет. Счастье, что сдуру не согласилась.
Тетка Люба задумчиво покрутила золотой кулончик — скорпиона. На второй цепочке, чуть пониже, у нее висел блестящий и тяжелый золотой крест. И пропела, вставая с кресла, голосом в два раза более сладким, чем вначале:
— Спасибо, Ларисмихална, пойдемте, я все посмотрела!
— А дети-то там как, видели вы их?
— Видела, бедняжечек, конфеточек им отнесла, — улыбалась тетка Люба, оттесняя соседку к двери. — Только вот не знаю, сумею ли документы собрать, отдадут ли мне племяшей-то. Так все сложно у нас, так все непросто… Ну даст бог, все устроится в лучшем виде.
Снова поклацали ключом в замке.
Стало тихо.
Значит, все. Мама Гуль и Паши уже не придет. Иначе тетка не говорила бы про них «сироты».
И тут я заволновалась.
Эта тетка детей не берет.
Дети сюда не вернутся.
А как же я без Гуль?
Как же Гуль — без меня?
Я, конечно, готова ждать и десять лет, и двадцать. Но в глубине души я надеялась, что Гуль вернется скорее.
Правда, у меня нет души. И глубины души, получается, тоже нет.
Вдруг наверху опять зашумело, потом я услышала шаги, потом — как кто-то, пыхтя, открывает чердачный люк.
А потом кто-то спрыгнул вниз.
Павел
Ничего не налаживается. Может быть, время кого-то и лечит, но моей Гуль лучше не становится. Кажется, она, наоборот, уходит от меня все дальше и дальше.
Я придумал, что делать.
Я принесу ей Ляльку.
Только сейчас сообразил, что Гуль, которая не расставалась со своей Лялькой ни на день, ела вместе с ней, спала в обнимку, советовалась по любому вопросу, уже столько недель не вспоминает про нее.
Лялька сумеет позвать Гуль так, чтоб она вернулась.
Скажете, я сошел с ума? Куклы не разговаривают?
Ну а Шура? Шура тоже уверяла, что Лялька умеет говорить, просто не все это слышат.
Конечно, Шура была без пяти минут с приветом, Гуль теперь тоже ку-ку, отсюда и вера во всякие фантазии. Но я-то нормальный! По крайней мере, настолько, чтобы не слышать Лялькиных речей. Но, с другой стороны, я видел Аристарха Модестовича, разговаривал с ним. Допустим, мне с голодухи примерещилось. А леденцы откуда взялись? Сам я их, что ли, нашел, не помня ничего, как лунатик?
Так что принесу в приют Ляльку. А если не поможет… не знаю, что тогда.
После обеда, когда все собрались в холле смотреть какой-то сериал, я сел рядом с Юшкой на ковер и тихо сказал ей:
— Дело есть.
Юшка человек понятливый, даром что болтушка. Она мне, не разлепляя губ, шепнула:
— Через пять минут на крыльце.
Это правильно, на улице нас труднее подслушать.
Я вышел па крыльцо первым, сел на ступеньку и принялся старательно делать вид, что сижу тут просто так.
И заодно стал соображать, как можно свалить отсюда.
В голове одновременно всплыли все фильмы про побеги из тюрем, которые я видел. Ну, мне-то проще будет, вышек с охраной у нас нет, решеток нет…
А что есть? Во-первых, забор. Кирпичный, высоченный. Я через него не перелезу. Впрочем, если подставить какой-нибудь ящик, да если еще кто-то подсадит снизу, можно попытаться. Вопрос — где перелезать? И где взять ящик?
Во-вторых, окна. Кабинет директора, медпункт, столовая. У каждого окна может оказаться кто-то из взрослых. А попытка у меня будет одна, потому что если поймают, то начнут следить. А я все же не Монте- Кристо.
Да нет, не читал я про этого Монте-Кристо. Два толстых тома, очень нудно написано. Мне бабушка про пего рассказывала, когда я был маленький. Говорила: вырастешь — прочитаешь.
Словом, сижу я на этом крыльце и чувствую себя помесью диверсанта со спецагентом. Только при этом надеюсь, что сейчас придет мелкая девятилетняя девчонка и волшебным образом решит все мои проблемы.
Юшка села рядом, достала из кармана семечки, протянула мне:
— Будешь? Чего хотел?
— Юшка, а откуда ты семечки берешь? В столовой не выдают, а в киоск вроде бы никого не пускают.
— Ты это, что ли, хотел спросить? Ну так я пошла тогда.
— Не это. Погоди. Помощь твоя нужна.
Ситуацию Юшка просекла быстро.
Кинула на меня беглый оценивающий взгляд и хмыкнула: — Знаешь что, Шварценеггер? Через забор ты не перелезешь.
— Почему?
— По кочану. Лох ты потому что.
— А если подставить ящик?
— Они не дураки. Тут все ящики давно уже повыкидывали. А то бы никого не осталось.
— Убежали бы все? Юшка, а зачем? Мне, допустим, надо. Да и то я потом вернусь.
— А тебе что — домой не хочется?
— Хочется. Только жить нам с сестрой не на что. Денег нет. А работать меня еще не возьмут.
Юшка глянула на меня насмешливо.
— Денег добыть можно.
— Воровать, что ли? Я один раз попытался. Не понравилось. Стремно как-то. Поймают — в тюрьму попадешь.
— Ну, не хочешь воровать, можно по-другому, — согласилась Юшка.
— А как по-другому?
— Можно просить. Сестра у тебя маленькая, ей дадут. У магазинов можно просить, у ресторанов. Только надо все время точку менять, а то…
— Не будет Гуль попрошайничать, ты что! — разозлился я.
