обрываются. В Пеште живет Эмма Гачари с двумя сыновьями. Ленке не хочет, не может дышать с ней одним воздухом, не хочет идти на риск, что встретится с нею.
Имя это, всплывшее вдруг из глубин сознания, вновь повергает Ленке в смятение. Содержание Эммы Гачари купецкая дочь выплачивала из своих денег, договор между свекровью и невесткой на наследников Марии Риккль не распространяется, да и Юниора уже нет в живых. Память о матери всегда была для Ленке неприятна, саднила, как заноза, — и вот теперь Эмма Гачари — не только далекий призрак, который, слава богу, последнее время не является даже во сне; отныне мать — это еще и дополнительные расходы: ведь должен кто-то обеспечивать Эмму Гачари средствами существования, иначе она тут же явится за своими деньгами — и с кого она их потребует, если не с нее, своей старшей дочери, о которой Лейденфростам, с тех пор перебравшимся в Пешт, очевидно, известно лишь, что она вышла замуж за богатого торговца. Ленке Яблонцаи совсем было приуныла, шагая по улице, но вдруг лицо ее проясняется: возле Коллегии стоят, разговаривая, Йожеф и Элек Сабо. Очевидно, оба были у нее дома и, не застав ее, тут же ушли. Матушка поздравляет Элека Сабо, которого опять куда-то избрали: теперь он — вице-президент Дебреценского хорового общества; затем Элек Сабо тактично откланивается, а Йожеф идет с Ленке Яблонцаи по Ботанической улице, что за Большой церковью.
Эта встреча имеет для Ленке решающее значение: Йожеф не был на похоронах купецкой дочери, он уезжал на несколько месяцев в Вену, банк командировал его по каким-то делам в один из австро-венгерских банков; получив траурное извещение, он смог лишь прислать телеграмму соболезнования. Матушка уже слышала от Илоны Барток, что Йожеф вернулся, она даже видела его среди гуляющих на главной улице — но сейчас они впервые разговаривают без свидетелей. На галстуке Йожефа — незнакомая булавка с сапфиром, на лице — уверенность в успехе; матушка смотрит ему в лицо, как в свое будущее. Она вдруг ощущает сегодняшние свои поиски наивными и поспешными. В музыкальной школе от ее услуг отказались, бедным сестрам-школостроительницам разведенная женщина не нужна; пока она официально является женой Майтени — а после развода тем более, — она не может взять и явиться в какую-нибудь редакцию с кипой сказок и новелл: в Дебрецене такое немыслимо. О Пеште и речи быть не может; однако есть один выход, который все еще не закрыт перед нею. Почти в то же время, что и купецкая дочь, умер брат Нинон- старшей, Йожеф получил солидное наследство. Матушке нелегко было заставить себя оказать, к чему сводился состоявшийся меж ними во время прогулки разговор: Ленке Яблонцаи сказала, что хотела бы поговорить с Йожефом наедине, без свидетелей, и попросила его на следующий день, после обеда, быть в салоне у Беллы. «Не осуждай меня за это! — сказала матушка, и мне вдруг стало стыдно за то, что я никогда ничего не стыдилась. — У меня не было другого выхода. В Дебрецене, где бы мы ни были, все на нас смотрели, дома, думала я, Бела целуется с Гизи; мы все равно скоро разводимся, это, пожалуй, оправдывает меня, что я первая назначаю свидание мужчине. Не думай, пожалуйста, у него на лице не появилось двусмысленного выражения или, например, самоуверенного: ага, мол, теперь последует и другое. Кто-кто, а Йожеф меня хорошо знал. Может быть, он немного боялся, но пообещал, что придет».
Тот день в конце мая, день, снова круто изменивший жизнь Ленке, — не милый опереточный день, не жужжат в этот день пчелы, не благоухают розы: это был скверный год, дождливый, неприятный, земля, значительная часть которой в эту весну осталась необработанной, лежала мокрая, унылая. Белла, узнав о предстоящем событии, вся загорается от волнения; ее Белушка, как и Бела Майтени-младший, после обеда в школе, Маргит, если в доме гости, никогда не появляется без приглашения, родители уехали в Пешт, к невестке; только Илонки можно опасаться, но Белла сама ее отвлечет. Она ставит самовар и, как только появляется Йожеф, просит ее извинить, ей нужно ненадолго сбегать с Марианкой к сестре, Ленке пока останется за хозяйку. Много времени подруге она не может уделить, четверть часа, не более — правила хорошего тона не позволили бы Белле отсутствовать дольше, даже если бы от этого зависела жизнь ее подруги. Окна салона распахнуты настежь, картина, которая представилась бы любому вошедшему, корректнее и быть не может: белокурая молодая женщина в трауре наливает чай смуглому молодому мужчине в сером костюме. Она предлагает ему сахар, сливки, подает чашку и, не прикасаясь к собственному чаю, начинает разговор.
Матушка — я уже писала об этом — была смелой, часто даже до безрассудства смелой женщиной. Колебалась, взвешивала последствия она лишь в тех случаях, когда задуманный шаг мог коснуться кого- нибудь из ее детей: она предпочитала даже отступить и отказаться от своих планов, опасаясь за брата или за меня. Смелой была она и в этот день, день решающего поединка ее жизни. Она предполагала, что до Йожефа через парок дошли уже сведения о том, что произошло летом на горе между Мелиндой и Белой, но все же спросила, слышал ли он что-нибудь о них в последнее время, и Йожеф честно ответил: да, он слышал всякие сплетни, но не разговаривал ни с кем из тех, кто компетентен в этом. «Я в этом компетентна, — ответила Ленке, — и уж вы-то знаете, каким могло быть наше супружество. Бела заслуживает иной жены, которая его любила бы, а Мелинда любит Белу. Мы скоро разведемся, я опять буду свободна. Вы до сих пор не женились, всегда и всюду меня навещаете, а из этого я могу сделать вывод, что и у вас живы те воспоминания, о которых мы не говорили никогда. Я слышала, вы получили наследство, теперь приданое для вас не играет роли. Вы не хотели бы жениться на мне?»
Йожеф не ожидал вопроса, но он был не менее смел, чем матушка. После памятной встречи, увековеченной в «Выборе Элли», они впервые откровенно разговаривали о том, что произошло. Йожеф не отрицал, что любит Ленке и всегда ее любил; если в его жизни и мелькали другие женщины, это не имело ровно никакого значения. Ему тоже не просто было смириться с решением своих родителей насчет того, что он не может взять в жены бедную девушку. «Я хотел отпугнуть вас, — говорил Йожеф. — К чему мучить друг друга, когда выхода нет? Я считал, что, если удастся убедить вас выйти за другого, для нас обоих будет лучше. Но подобные вещи только в воображении просты — на практике они неосуществимы. Мы вращались в одной среде, то и дело сталкивались, вы стали красивее, чем когда-либо. Вы просто прекрасны». Он наклонился к Ленке Яблонцаи и хотел ее поцеловать, но матушка отодвинулась — она снова чувствовала дикое сердцебиение, как прежде, когда боялась Хромого или когда ее стыдила за что-нибудь Штилльмунгус. Не нужно, чтобы он ее целовал, она не хочет, чтобы он сбил ее с толку, поцелуй для нее — не радость. «Вы не ответили мне!» — напомнила она Йожефу; тот посмотрел на нее внимательно — словно стоял перед витриной, решая: покупать, не покупать. «Так вы хотите выйти за меня, девчонка в короткой юбчонке?» — улыбнулся он, и Ленке Яблонцаи тоже улыбнулась, и глаза ее наполнились слезами. Она не сказала «да», она это сыграла, сев за рояль Беллы; мелодия так летела и ликовала, что дом Бартоков, казалось, содрогнулся от восторга. Когда вернулась Белла, музыка уже смолкла, Ленке и Йожеф сидели друг против друга и пили чай. «Нужно было видеть ее тогда, — рассказывала мне восьмидесятилетняя Белла, когда я однажды провожала ее домой, — сравнения тут не подходят. Она выглядела как человек, с которым произошло чудо».
Влюбленные вскоре попрощались и ушли. Элек Сабо снова встретился им возле Коллегии; едва ли не все свободное время он проводил в огромной библиотеке: отец его оставил Коллегии свои книги и всем детям был обеспечен свободный доступ в здание. От него я знаю: проходя мимо, они не заметили его. «Я подумал: наконец-то они договорились, — рассказывал Элек Сабо. — На лице у твоей матушки было нечто такое, чего еще никто никогда на нем не видел: она выглядела как человек, достигший желанной цели. Я был смертельно влюблен в нее — тем невыносимее было мне видеть это сияющее лицо. Я ходил вокруг нее много лет — и уж я-то не хуже, чем Штилльмунгус или Кубелик, знал, что такое твоя матушка. Что ж, теперь она получит то, о чем мечтала, — пустого, бездушного шута, который вдруг разбогател, как набоб. А я — что я: у меня только и было, что жалованье да куча долгов, и танцевать я не умел, ни карты меня не интересовали, ни казино, ни охота; а как я ненавидел приемы, господи! И все-таки я был уверен: матушка твоя заблуждается, я подхожу ей, только я, не Йожеф. Я вернулся в Коллегию, чтобы не попасться им на глаза».
Жаль, что он не подождал тогда хотя бы еще минуту: он бы увидел, как гаснет сияние в лице Ленке, которой он никогда не смел признаться в своих чувствах, настолько безнадежной казалась ему его любовь: не из-за Белы Майтени, конечно, а из-за Йожефа. Когда они повернули на Ботаническую улицу, Йожеф сказал, что у него тоже есть условие: сына Майтени он принимать не хочет, мальчик пусть останется с отцом. Если она с этим не согласна, то, к сожалению, от брака придется отказаться.
И тогда прямо там, на Ботанической улице, матушка вдруг увидела самое себя, крошечной девочкой в белом капюшоне и туфельках с лентами; ее выбросили из семейного гнезда, отдали на воспитание Мелинде, и та воспитывала ее, пугая Хромым, воспитывала ночными страхами, зажатыми под мышками книгами;
