«Тз'уси» произносится «Цыси» — что означает младшая.
— А их настоящие имена?
— Их настоящие имена больше не используются, императриц называют по титулу.
Мадам Дёнэ выглядела крайне озадаченной.
— Никогда не слышала о двух вдовствующих императрицах одновременно.
— Эта Китай, мадам. Цыань была старшей, женой императора Сяньфэна, а Цыси — его младшая жена — является матерью нынешнего императора.
— Чье имя «Т'унгчи» произносится «Тунчжи», — гордо сказала мадам Дёнэ, видимо решив, что усвоила урок.
— Нет-нет, мадам. Это не его имя. Он — император Тунчжи.
— Как же тогда его имя?
— До вступления на престол его звали Цзайцюнь. Но это имя также больше не может использоваться.
— И он сын последнего императора Вэнь Цзунсянь хуанди. Но вы сказали, что его отца звали Сяньфэн.
Мать Станислава удрученно вздохнула:
— Его отец император Сяньфэн под этим титулом был известен только при жизни. После смерти ему присвоили другое имя, как вы сказали, Вэнь Цзунсянь хуанди. Понимаете, мадам, китайцы не имеют универсальной системы летосчисления, и все события, происшедшие в период правления императора, исчисляются относительно года его вступления на престол.
— Нет, я никогда этого не пойму, — огорчилась мадам Дёнэ.
— Хорошо. Попробую объяснить вам на конкретном примере. Наш император Наполеон III, так?
— Да.
— До того как стать императором, он звался Наполеоном Бонапартом. Но теперь он император, и никто не обратится к нему «мсье Бонапарт», ведь правда?
— Полагаю, что да.
— Это вы поняли. Но китайцы в своей системе идут дальше. Когда император умирает, ему присваивается посмертный титул, ну, скажем, Воссоздатель империй. Это будет его историческое имя. Так доходчивее?
— Пожалуй, да, — сказала мадам Дёнэ, — но хочется еще кое-что уяснить. Почему у китайцев два имени, а у маньчжуров только одно?
— Просто потому, что у маньчжуров нет фамилий, мадам. — Мать игуменья заметила наконец двух монахинь, ждущих у двери. — А, сестры! У меня для вас есть работа. Предстоит крещение: Лин привел двух сирот.
Она вернулась к своей ученице, а Франсуаза и Эме переглянулись. Обе они не одобряли политики матери игуменьи в отношении китайских детей, тем не менее признавали, что все помыслы этой доброй женщины направлены на спасение как можно большего числа местных язычников. Но она предлагала деньги за больных сирот только для того, чтобы окрестить их перед смертью, и это выглядело... не по- христиански.
Однако послушание было для них правилом, и молодые женщины поспешили вниз по лестнице на центральный двор, где привратник Лин Сучан ожидал их с двумя девочками примерно трех лет.
— Где ты их взял? — спросила Франсуаза.
— Их привел мой знакомый Сун, — ответил Лин.
— А ты уверен, что они сироты?
— Конечно, сестра. Иначе разве они попали бы сюда?
Франсуаза наклонилась и взяла на руки одну девочку.
— Тебе будет здесь хорошо, крошка. — Монахиня бегло говорила по-китайски.
— Я хочу домой, — захныкала девочка.
— Не бойся, здесь тебе будет хорошо, — повторила Франсуаза. Ей так хотелось верить, что она говорит правду.
Покинув монастырь во второй половине дня, Лин Сучан сразу пошел домой к Сун Ванли. Они давно дружили и время от времени становились любовниками — жена Суна не возражала, а Лин был холост.
— Мать игуменья очень довольна, — сказал Лин своему другу. — Ей хотелось бы знать, когда будут еще сироты для нас.
— Где мои деньги? — спросил Сун.
Лин передал ему мешок с серебряными монетами.
— Мне все труднее находить сирот, — сказал Сун. — Следующие будут дороже.
— Я передам матери игуменье, — согласился Лин.
Когда он ушел, жена Суна Тин Шань вышла посидеть рядом с ним.
— То, что ты делаешь, — отвратительно, — сказала Тин.
— Но ведь ты не чувствуешь отвращения, когда тратишь эти монеты? — возразил Сун.
— Это плохо кончится, — заключила она.
На следующий день Сун отправился по делам. Вдруг какие-то незнакомые люди, приставив ему к горлу нож, приказали не шуметь. Они быстро заволокли его в темную аллею, скрутили, надели на голову мешок и бросили в повозку, забросав тряпьем. В Татарском городе возле дома маньчжурского торговца Чанхуна его вытащили из коляски и провели к хозяину.
— Где мои дочери? — грозно спросил Чанхун.
— Дочери? Я ничего не знаю о твоих дочерях, — запротестовал Сун.
— Тебя вчера видели неподалеку от того места, где они играли, — сказал Чанхун. — А когда старшая сестра вышла забрать девочек домой, то не смогла их найти. Мы безуспешно искали их всю ночь. Мне сказали, что ты был последним, кто видел детей. Говори, где они!
Сун нервно облизнул губы и повторил:
— Я ничего не знаю о твоих дочерях.
Чанхун подал знак, и мгновенно его люди распластали Суна на полу и стянули с него панталоны.
— Я ничего не знаю о твоих дочерях, — прокричал несчастный.
Люди Чанхуна вызвали у Суна эрекцию, сдвинули крайнюю плоть и воткнули в отверстие головки острую бамбуковую щепку. Сун вскрикнул раз, еще раз и обмяк. Однако истязатели продолжали пропихивать щепку все глубже и глубже.
— Больше ты не узнаешь удовольствия, — пригрозил ему Чанхун.
— Я все скажу тебе! — закричал Сун. — Я скажу!
Чанхун подал знак, и орудие пытки, окрашенное кровью, было удалено.
— Мне заплатили, — с трудом выдохнул Сун, корчась на полу от нестерпимой боли. — Деньги передал Лин Сучан из монастыря. Их дали француженки, живущие там.
— За моих детей?
— Они платят за любых детей. Я не знал, что это были твои дети. Я увидел играющих без присмотра девочек и решил, что они сироты.
— И зачем им наши дети?
Сун опять облизнул губы. Он не имел ни малейшего представления, с какой целью мать игуменья просила доставлять ей детей. Но ясно, не для добрых дел — ведь она заморский дьявол. С другой стороны, если Чанхуну сказать, что его дети в опасности... Но вдруг их еще можно спасти?
— Вставьте щепку на место, — потребовал Чанхун.
— Нет! — взвыл Сун. — Я все скажу. Они охотятся за сиротами для своих извращенцев-священников. Я думал, те девочки сироты, я не знал, что они твои дочери.
— Над моими дочерьми надругались? — Лицо Чанхуна помрачнело. — Ты похитил моих детей для забавы заморских педерастов?
— Я не знал, — взмолился Сун. — Я не знал.
— Довольно, — бросил Чанхун. — Уберите эту падаль, и разберемся во всем сами.
