А когда разогнулся, было чему удивляться! Здесь позолотой, атласами и бархатами не баловались. Истинно, военный кабинет, к тому же и мрачноватый. Тому способствовали синего, глубокого цвета стены, дубовые, гладко отполированные штанами кресла, весьма куцый ковер перед столом… да и какой там стол – просто рабочее бюро! Правда, красного дерева, с некой бронзой письменных принадлежностей и каких-то неизвестных воинских статуэток. Но все равно – не ширь позолоченная, а то и вовсе золотая, Государыни Елизаветы, ее роскошнейшие безделушки, вальяжные бархатные кресла, диваны и диванчики, ее главное, отражавшее солнце креслище, больше похожее на трон. Нет, Фридрих И, король Прусский, предстал истинным воином, поджарым, подтянутым, готовым в любую минуту вскочить в седло. Может, не слишком изящно, но он встал пред гостем и вышел из-за своего бюро, где и работал, пожалуй, стоя: бюро делилось в поперечине на два уровня, с разными приборами на каждом. На одной половине писались военные приказы, а на другой протирались штанами житейские несообразности. Кирилл знал о бедном прусском короле, который жаждет земли, богатства для своего махонького королевства… и еще раз – земли, житейского пространства для своих исстрадавшихся от безземелья и потому отчаянно храбрых пруссаков! Но все-таки юный, семнадцатилетний граф Кирилл Разумовский не ожидал, что после приветствий, расспросов о здоровье Государыни Елизаветы Петровны и герцога… да, герцога! – Алексея Разумовского король начнет жаловаться на бедность своего королевства. А выходило именно так – Кирилл, усаженный, как прусский полковник, в дубовое кресло, прекрасно понимал немецкую, по-военному рубленную речь короля, и не совсем уж придворно, если вникать в суть, кивал своим парадным, светлым париком.
Да, говорил король Фридрих, мы не богатая страна, но страна европейская. С большим будущим! Для чего он брата столь уважаемого герцога пригласил к себе? Все для того, чтоб люди, ближе всего стоящие к российскому трону, смогли убедиться и убедить прекраснодушную российскую самодержицу: Пруссию надо уважать, с Пруссией можно даже дружить. Что Франция – насквозь прогнившая римская провинция? Ее старая песенка спета, а новой не предвидится. Мы, продолжал король, умеем не только воевать – умеем и работать. Молодой граф, с нашего соизволения, может поездить по Пруссии. Да-да, лучше самолично убедиться, какой у нас везде порядок. Кто обрабатывает землю – тот от земли и кормится; кто льет пушки – того пушки же и кормят, а кто со штыком – тот все необходимое штыком и добудет. Вокруг нас – разнеженные французы, обленившиеся поляки, какие-то датчане, австрияки, наконец, со своими прежними, смешными притязаниями. Кто остается в наших друзьях? Россия, мой молодой граф! Не стыжусь признания: великая Россия. Славно будет, если мы найдем общий язык! И… и, кажется, находим. Ваша мудрая Государыня, хоть и будучи женщиной… чуть не сорвалось с языка – будучи бабой! – нет, удержалось, продолжилось четким солдатским языком: Императрица Елизавета Петровна не зря же вызвала к себе из наших земель в наследники голштинского племянника Петра, да теперь вот и дочь герцога Антальтского, пока что скромную Фике, но уже нареченную Екатериной…
Король Фридрих непроизвольно вздохнул, и Кирилл, уже знавший местные придворные сплетни, понял этот вздох как прощание с молодостью и стареющей матерью Фике, герцогиней Йоганной-Елизаветой. От отца ли, полковника, от истинной ли королевской крови взошла прелестная и умная Фике – какая разница! Была молодость, и мать нынешней Фике горячила кровь, а отцу ее, полуголодному герцогу, – ведь следовало быть при полку? Вот от такой полковой жизни и родятся солдатские дочери… Не станет же полковник допрашивать короля – было там что или не было? Сплетни – они сплетнями и останутся. А Фике теперь – при императрице Елизавете. И не мудрые ли языки прусских посланцев вбили в розовые ушки Елизаветы благую мысль: а не женить ли племянника Петра на его кузине Фике, при крещении нареченной теперь Екатериной?! Какая разница – кто кузен, кто кузина! Суть-то в том, что российский трон обступают, неизбежно наследуя его, немецкие принцы и принцессы… Понимает ли это молодой, далеко идущий граф?!
Разумеется, всего король Прусский не высказывал. Он просто экзаменовал – глупого еще по молодости. Как прямодушный солдат, говорил о трудностях своего слишком зажатого соседями королевства… и о будущей дружбе с великой Россией, в которой так близко и так славно стоят у трона братья-графы Разумовские, может, как раз истинные вершители судеб…
Король Фридрих и сам бы ранее не поверил, что может так доверительно говорить с молодым, новоиспеченным графом, который скрывается под расхожим русским именем: Иван. Если бы не дерзкая мысль: когда скрывают истинные имена – далеко идут… Как царь Петр, например, инкогнито вояжировавший по Европе. А что – этот юный граф не крепок ли телом для дружбы с королевской, в боях закаленной Пруссией?1
Обласкав юношу и обещав ему полное королевское покровительство на землях Пруссии, Фридрих понял, что не зря убил на это два драгоценных часа. Его ждали военные дела – приготовления против слишком фанаберистого австрийского императора. Карл нищ, стар и глуп. Он истый прихлебатель у Елизаветы – бабы, ба-абы как никак! Не отхватить ли у него для начала Силезию, не страшась бабского заступничества? Право, Пруссии пригодится!
Истинно отцовским жестом провожая юного графа, он пред закрывшимися дверями уже неприкрыто вздохнул: да-а, жизнь королевская…
Скрипка!
Когда становилось тяжко, он брал в руку скрипку и играл на ней нечто и самому непонятное, собираясь с мыслями. Только тогда, после резких, стремительных взмахов смычка, и наступало полное понятие. Как после доброй штыковой атаки…
Часть вторая
ВРАТА НАУКИ
I
Из заграницы граф Кирилл Григорьевич Разумовский вернулся 21 мая 1746 года. Разумеется, через Париж… не через Лондон же. И не только потому, что они с Григорием Тепловым изрядно помотались, чтобы плыть на Англицкие острова и самолично удостовериться в широте пролива, разделяющего Францию и Англию. Пролив разделял и «дипломатический политикес», о котором вполне доверительно толковал в Берлине граф Чернышев. Россия металась от любви к солдатской Пруссии до туманно-загадочной Англии и обратно, вплоть до Парижа. Умер навечно Иван Иванович Обидовский – народился о семнадцати годах граф Кирилл Григорьевич Разумовский. Языки? Науки? Моды первостатейные?.. Все так, все европейского лоска, но ведь и доверительный шепоток тоже молодого, но уже поднаторевшего в интригах графа Чернышева, – шепоток более чем прозрачный:
– Ах, Кирилл Григорьевич! Не принимайте всерьез возложенное на вас вояжирование… однова живем, не так ли? Разве что мимоходом, мимолетом – маленько опознать настроения французского двора. Людовик – не Фридрих, напрямую саблей рубить не станет, словесные кружева крутить начнет. Да и сомневаюсь я, чтоб он столь льстиво, как Фридрих, принял графа Разумовского… не обижайтесь – меня, государева посланника, он не удосужился принять. Нет, вояжируйте в свое удовольствие… разве что глазком прозорливым, едино для блага России, глянуть на фавор возле французского короля… Его российский посланник, маркиз Шетарди, крутит любовные круги возле Государыни Елизаветы – чем хуже российские графья? Единое – выбросьте мысли об Англицких островах. Выпьем за французскую дорожку!
Уму непостижимо, как умен и прозорлив был граф Чернышев! На Англию Кирилл мог любоваться лишь с бережья Ламанша… ничего там, в туманной дали, конечно, не видя. И по версальским паркетам Людовика, само собой, моднейшими парижскими подошвами не шаркал; так, крутились вокруг разные графья, бароны и маркизы, тоже, вероятно, за модой под «дипломатический политикес» съезжавшиеся в Париж, – и он в их вихре кружился, частенько теряя из вида своего наставника Теплова. Тот предпочитал народ трактирный, румянощекий, в открыто назойливых юбках. А когда ему все это осточертело, самолично привез от графа
