но до этого себя не допустим!» Били его пинками, бросали землей и так проводили до самого загородного атаманского двора.
Узнав об этом, комендант крепости немедленно донес о том в Петербург, откуда вскоре было прислано повеление арестовать Ефремова и заключить в крепость св. Дмитрия.
В ночь под 9 ноября 1772 г. атаман был внезапно арестован в своем Зеленом дворе командой, высланной из крепости с капитан-поручиком Ржевским. Весть о том моментально облетела все черкасские станицы. На соборной колокольне в ту же ночь ударили в набат, звонили «сполох». Раздались выстрелы вестовых пушек.
Казаки взялись за оружие. Наказный атаман Машлыкин и старшины собрались в Канцелярию и там только узнали, в чем дело. Казаки, окружив их, кричали: «вы выдали войскового атамана! всех вас перебить и в воду посадить!» Потом бросились к крепости. К ним присоединились соседние станицы. Все требовали освобождения атамана, в противном случае грозили разорить крепость до основания и гарнизон уничтожить. Есть предание, что комендант крепости Потапов приказал Ефремову под взведенными курками взвода солдат выйти на вал и объяснить казакам, что он едет в Петербург добровольно, по требованию государыни. Услышав это, казаки успокоились и разъехались по своим станицам.
На другой день доносчик Сидор Кирсенов, скрывавшийся в крепости св. Дмитрия, прислал в Черкаск уведомление о причине ареста атамана, т. е. он повторил все те обвинения, какие представил в Военную коллегию. Но казаки этому не хотели верить и решили послать опровержение; об этом запросили все станицы.
Вскоре комендант крепости сообщил для сведения Войска, что Ефремов «взят в силу высочайшего указа за ослушание 3-х присланных к нему из государственной коллегии повелений». Такое извещение положило конец всяким недоразумениям.
В декабре месяце на Дону была получена грамота Екатерины II, объяснявшая причину ареста Ефремова и призывавшая все войско Донское к спокойствию.
«
На ходатайство войска о прощении всех, принимавших участие в так называемом «Череповском бунте» и в деле Ефремова, Екатерина II, зная, по донесениям Румянцева, как геройски ведут себя донские полки, около 20 тыс., в бывшей тогда войне с турками (первая турецкая война 1768–74 гг.), послала на Дон свой рескрипт, в котором высказала свое монаршее благоволение и всем виновным прощение, добавив, что последние могут загладить вину свою в войне с турками, куда они должны быть отправлены без очереди{445}.
Ефремов был отвезен в Петербург, где над ним был наряжен военный суд, признавший его виновным в следующих преступлениях: «1) в неисполнении многих распоряжений главнокомандующих армиями; 2) в 1769 г., собрав до 10 тыс. казаков, продержал их долгое время без всякой пользы; 3) после разорения станицы Романовской (1771 г.) не велел преследовать татар дальше р. Ей; 4) ослушался шести указов военной коллегии о немедленном выезде в Петербург; 5) этим неповиновением он дал повод к возмущению казаков против ген. Черепова и 6) публично, пред старшинами, с дерзостью и угрозами, забыв подданническую к ея императорскаго величества должность, выговаривал непристойныя слова». Кроме того, «найден и в других противных законах и чести поступках». Суд приговорил его к лишению живота —
Для исследования же дела по обвинению Ефремова в расхищении войсковых сумм и других незаконных действиях по войску наряжена была в 1773 г. в крепости св. Дмитрия следственная комиссия из 7 лиц под председательством обер-коменданта. Комиссия эта открыла, что Ефремов, видя себя виновным в большой растрате войсковым сумм, сжег приходо-расходные книги за 1754, 60 и 62 гг., по которым числилось войсковой казны 45 471р. После ареста его и опечатания погреба, где хранилась эта казна, прошло около полугода. Печать и ключи хранились у атаманши Мелании Карповны. По вскрытии комиссией погреба в нем оказалось только 12 тыс. руб. В 1769 г. атаман собрал на р. Несвитае 10 тыс. казаков под предлогом командирования их на службу в разные места России, но многих из них за взнос ему по 1, 70, 80 и по 100 руб. отпускал обратно домой. Там же им собрано до 58 лошадей с сбруей и упряжью. За производство в чин старшины брал «в знак благодарности» по 200 и 300 руб. Имение Ефремова было описано и взято в секвестр на случай могущих оказаться взысканий в пополнение войсковых сумм. Имения этого оказалось, наличных денег, вещей и построек более чем на 302 тыс. руб., крестьян около 300 душ и калмыков 267, большие табуны лошадей, рогатого скота, овец и верблюдов.
По делу «Череповского бунта» привлечено было комиссией в качестве обвиняемых до 30 человек. Следствие и допросы тянулись более года. Члены комиссии взялись за дело усердно и пустили на казачьи спины «для утверждения сущей справедливости» батоги и розги. Наконец, новой грамотой Екатерина II повелела «все вследствия по делу о взятии Ефремова оставить и уничтожить, казаков, содержащихся по сим делам под стражею, выпустить и простить». «И все сие милостивое наше соизволение, — говорилось в грамоте, — учинилось в разсуждении верной и усердной службы войска Донского, нам оказанной в сей (турецкой) войне»{446}.
Все вышеописанные события, разыгравшиеся в правлении атаманов Данилы и Степана Ефремовых, как то: захват войсковых земель и самовольное поселение на них пришлого люда, ничего общего с казачеством не имеющего; стремление этих правителей к самовластию и расхищению войсковой казны, взятки за освобождение от военной службы и подарки «в знак благодарности» за производство в старшины, «Череповскийбунт», кончившийся арестом и ссылкой Степана Ефремова, ясно показывают, что русское правительство, отняв у Донского казачества его исконные народные права по самоуправлению, не могло дать взамен ничего, кроме как массы указов и регламентов, к своеобразному быту казачества совсем не применимых. Произвол сановников и фаворитов Екатерины в управлении делами России сказался и на Дону. Осудив Ефремова, императрица не исправила этим дела, а больше ухудшила. Ефремовых, несмотря на их недостатки, казаки уважали и любили за их простоту и казачью ухватку, стремление к самобытной казачьей жизни. Обвинительные пункты, вынесенные военным судом Ефремову, слишком общи и не могли служить основанием к лишению его жизни чрез повешение. Дело было совсем в другом. Ефремова подозревали в сепаратизме, булавинщине, в стремлении к автономии войска Донского. Вот почему следственная комиссия для «утверждения сущей справедливости» так усердно прибегала на Дону к батогам и розгам, но, видимо, не добилась ничего. Казаки, любившие своего атамана, были тверды и не открыли его тайных замыслов. А что они были, это показывает весь ход событий. На Тереке, Урале и Оренбурге было неспокойно. Всюду пахло «пугачевщиной». Везде причины были одни — засилье и произвол царских вельмож. Казачеством, как боевой силой, дорожили и награждали его бунчуками и знаменами{447} , но всячески старались урезать его вольности, его права по самоуправлению, забывая, вернее не понимая, что все то, что создавалось целыми веками, что составляло духовную основу, нравственный принцип, так сказать, нравственный культ целого народа, не может быть уничтожено кабинетными мудрствованиями случайных правителей, по игре злой судьбы выплывших на поверхность русской жизни из омута житейских треволнений. «Забыв верноподданническую к ея императорскаго величества должность, выговаривал непристойныя слова», говорится в приговоре суда. Это было самое сильное, хотя ни на чем не основанное обвинение. Могло быть, что Ефремову, как истому казаку, противно было выслушивать и похвалу, и упреки от случайно заброшенной в Россию бедной немецкой принцессы, свергнувшей бездарного и развратного немца мужа и завладевшей русским престолом, с правами самодержавной императрицы. Так оно и было. Дух казачества живуч. И Ефремов за это поплатился, пробыв около 12 лет в заточении, и умер в Петербурге, не увидев родного Дона.
