Древняя история казачества

неверных». Старые враги ее крымцы, казанцы и литовцы громили ее со всех сторон и уводили в плен десятки тысяч жителей. Крымский хан Саип-Гирей в течение тринадцатилетнего правления Думы, до венчания Ивана IV на царство (в 1547 г.), подкупаемый Сигизмундом, пять раз врывался в Северскую и Рязанскую области и предавал все огню и мечу; трупы убитых, пламя сел и деревень были следами его набегов. Казанцы также неистовствовали в северо-восточных областях не хуже самого Батыя. Азовские, ногайские и астраханские наездники соединялись с крымцами и господствовали на всем протяжении донского Поля. Вот в каком положении находилась Донская земля до половины XVI в., т. е. до объявления себя самодержавным царем Иваном IV, прозванным впоследствии Грозным^{193} .

Казачьи общины, приютившиеся по своим украинным городкам, к которым причислялись: Пронск, Ряжск, Козлов, Лебедянь, Епифань, Ефремов, Сапожков, Михайлов, Воронеж, Елец, Ливны, Черновск, Данков, Чернь, Новосиль и др., напрягали все усилия, чтобы удержать за собою эти пункты. Но черкасское, северское, белгородское и старое азовское казачество в этот период времени хранило грозное молчание и соединилось в одну общую семью, чтобы одним дружным натиском дать отпор сильному и зазнавшемуся врагу. Эта грозная сила в конце первой половины XVI в. двинулась лавиной на берега родного ей Дона и своим внезапным появлением как бы обескуражила, смутила и навела страх на весь мусульманский мир.

Глава II Движение казачества на Дон

Приняв в руки правление Московским государством, Иван IV стал деятельно готовиться к окончательному покорению царства Казанского со всеми подвластными ему землями, населенными неспокойными и мятежными народами: болгарами, черемисами, мордвою и др. Узнав о такой решимости московского царя, казачество лавиной двинулось со всех украин на Дон и в самое короткое время овладело его берегами от Азова до верховьев.

Еще в 1538 г. мирза приволжской ногайской орды Кель-Магмет жаловался на обиды, чинимые ему Городецкими, мещерскими и другими казаками. Боярская Дума именем царя уклончиво отвечала ему: «на Поле ходят казаки многие — казанцы, азовцы, крымцы и иные баловни казаки, а и наших украин казаки, с ними смешавшись, ходят. И те люди, как нам, так и вам, тати и разбойники; а на лихо их никто не учит: сделав какое лихо, разъезжаются по своим землям»^{194}. Бессильная в то время Москва иначе и не могла ответить, а потому всегда прибегала к такой двойственной политике, втайне радуясь успеху казацкого оружия. Это, так сказать, были первые, еще нерешительные наступательные действия необъединенного еще восточного казачества на врагов христианства. Самая же страшная гроза для мусульманства наступала с северо-запада. В 1546 г. путивльский воевода князь Троекуров донес царю, что казаков на Поле много, и «черкасцев, и киян и твоих государевых, — вышли на Поле из всех украин»^{195}.

Вскоре после этого ногайский князь Юсуф шлет в Москву одну жалобу за другой на чинимые ему казаками обиды. В первой Юсуф пишет: «В нынешнем (1549) году наши люди в Москву шли для торгу, а осенью, как шли они назад, ваши казаки севрюки, которые на Дону стоят, пришли на них… и куны их взяли»^{196}. Во второй грамоте Юсуф объясняет, что торговый путь из улусов в Москву обещан быть свободным, а вышло напротив: «которые на Дону стоят русь наших гостей, в Москву едущих и возвращающихся оттоль, забирают. Если ты тех разбойников, что на Дону живут, к нам пришлешь или изведешь, то будет знаком дружбы; а нет, то не будешь союзник»^{197}. Царь Иван политично отвечал Юсуфу: «Те разбойники, что гостей ваших забирают, живут на Дону без нашего ведома, от нас бегают. Мы не один раз посылали, чтобы их переловить, да наши люди добыть их не могут. Вы бы сами велели их переловить и к нам прислали, а мы приказали бы их показнить. Гостей ваших в своей земле мы бережем, а дорогою береглися бы они сами. Тебе известно, что на Поле всегда лихих людей много разных государств, и тех людей кому можно знать: нам гостей ваших беречь на Поле нельзя, а бережем и жалуем их в своем государстве»^{198}. В следующем году, 1550, Юсуф уже пишет: «Холопи твои, нехто Сарыазман словет, на Дону в трех и в четырех местах городы поделали, да наших послов и людей наших, которые ходят к тебе и назад, стерегут да забирают, иных до смерти бьют»… Потом прибавил: «…этого же году люд и наши, исторговав в Руси, назад шли, и на Воронеже твои люди — Сарыазманом зовут — разбойник твой пришел и взял их»^{199}. Вслед за этим Юсуф новою грамотою упрекает царя: «Дружба ли то, что на Дону твои холопи, Сарыазманом зовут, наших послов и гостей разбивают и грабят».

Царь Иван отвечал: «Те холопи наши Сарыазман и в нашей земле многое лихо сделали и убежали в Поле. Мы посылаем их добывать, а вы б от себя велели их добывати ж, и которых добудете, к нам бы прислали».

Вся эта переписка относится к тому времени, когда Иван IV деятельно готовился к походу на Казань и склонял к тому союзника своего, сильного ногайского князя Юсуфа, а потому двусмысленные и уклончивые ответы этого тонкого московского политика на жалобы Юсуфа говорят сами за себя. Царь в своих ответах был прав только в том, что утвердившиеся на Дону казаки действительно ни ему и никому другому не подчинялись, да едва ли он знал и силу их; а сила эта была немалая, так как в следующем году (1551) сам турецкий султан Солиман спешно, через нарочитого гонца, писал ногайскому мурзе Измаилу так: «В наших магометанских книгах пишется, что пришли времена Русского царя Ивана: рука его над правоверными высока. Уж и мне от него обида велика: Поле все и реки у меня поотымал, да и Дон у меня отнял, даже и Азов город доспел, до пустоты поотымал всю волю в Азове. Казаки его с Азова оброк берут и не дают ему пить воды из Дона. Крымскому же хану казаки Ивановы делают обиду великую, и какую срамоту нанесли! пришли Перекоп воевали. Да его же казаки еще какую грубость сделали — Астрахань взяли; и у вас оба берега Волги отняли и ваши улусы воюют. И то вам не срамота ли? — как за себя стать не умеете? Казань ныне тоже воюют. Ведь это все наша вера магометанская. Станем же от Ивана обороняться заодин. Вы ведаете, что теперь в Крыму мой посажен хан, как ему велю, так и сделает. По просьбе Астрахани, тоже пошлю царя; да и казанцы ко мне присылали же просить царя; и я из Крыма непременно посылаю его. Ты-б, Исмаил мурза, большую мне дружбу свою показал: помог бы Казани людьми своими и пособил бы моему городу Азову от царя Ивана казаков. Станешь пособлять, — и я тебя в Азове царем поставлю, мне же помочь городу неудобно, находится далече»^{200}.

По словам султана Солимана — «казаки с Азова оброк берут и не дают ему пить воды из Дона»… «Астрахань взяли… Перекоп воевали»… Так пишет турецкий султан в 1551 году. Следовательно, казачество на Дону в это время представляло уже силу, завладевшую Азовом и обложившую его данью. Даже покорило Астрахань и забрало в свои руки берега Волги. Это подтверждается и другими историческими актами. Но об этом будем говорить ниже. А теперь скажем об участии казаков в покорении Казани.

Прельщенные грамотой турецкого султана Солимана, ногайцы волновались. Лишь один Юсуф, не желая терять торговые сношения с Москвой, оставался верен давнишнему союзу с ней и не переставал жаловаться на обиды от казаков. Мелкие же мурзы вооружались и готовились на защиту Казани; но вольное казачество Волги и Дона, умевшее проникать в самые сокровенные замыслы неверных, держало их в покорности, а потому они и не могли оказать существенной помощи своим единоверцам. Казачество в то же время зорко следило и за движениями крымцев и астраханцев и старалось своевременно предупредить московского царя о готовящейся опасности.

В самый год (1552) решительных действий против Казани крымский хан Девлет-Гирей двинулся на Москву, но был разбит под Тулою и поспешно бежал из России, преследуемый казаками. Перед этим Иван IV послал на Волгу из украинных городков казаков для удержания от набегов враждебных ногайских мурз, что очень беспокоило Измаила Мурзу, сторонника турецкого султана^{201}. Московский царь, готовясь в поход против Казани, говорил в Боярской Думе: «Бог видит мое сердце. Хочу не земной славы, а покоя христиан. Могу ли некогда без робости сказать Всевышнему: се я и люди, Тобою мне