образом, женщина могла передаваться от одного к другому и так далее. О такой форме брака говорит и Евлампий Кательников в своей «Исторической Записке о Верхне-Курмоярской станице», составленной им в начале прошлого столетия. Брак этот в средних станицах Дона, в том числе и в Верхне-Курмоярской, по сообщению Кательникова, просуществовал до 1750 г.; церемония его состояла в следующем: жених с невестою являлись на станичный сбор, молились и кланялись на все четыре стороны, причем жених, обращаясь к невесте, громко говорил: «Ты — скить, Настя, будь мне жена!» Невеста кланялась ему в ноги и отвечала: «А ты — скить, Гаврила, будь мне муж!» И тут целовались при общем поздравлении. Так жили и рождали детей. Венчание в церкви или часовне, если они были, считалось необязательным. Развод был также очень прост. Муж выводил жену на сбор и говорил: «Вот-скить, честная станица, она мне не жена, а я ей не муж!» Разведенную жену тут же мог взять другой, накрывши полой и объявив сбору с такими же примолвиями{250}.
Священник Пивоваров, служивший в станицах Ведерниковской (ныне хутор ст. Константиновской) и Нижне-Каргальской (ныне хутор ст. Мариинской) в 20–40-х годах прошлого столетия, в своих записках отмечает, что приведенный обряд брака на майдане в некоторых станицах Дона существовал еще и в его время. Хотя такие браки нередко скреплялись венчанием какого-нибудь беглого попа или монаха, часто около стола или телеги, если дело происходило на ярмарке, но это нисколько не удерживало казаков вновь разводиться и искать себе новых жен. Так женились четыре, пять и более раз.
Хотя на Дон и послана была царская грамота 20 сентября 1745 г. о воспрещении жениться от живых жен и четвертыми браками, но это нисколько не останавливало казаков исполнять свой древний обычай жениться и разводиться с сведения и согласия станичного круга.
7) Известно, что Разин, отвергавший форму церковного брака, велел венчать молодых вокруг ракиты или вербы. Неудивительно, Разин как человек грамотный читал и хорошо знал древние новгородские языческие предания. Это подтверждается и тем, что Разин часто выражался языком былин, подражая Ваське Буслаеву, новгородскому удальцу.
8) Обряд церковного брака, по словам историка Сухорукова, происходил следующим образом: когда собирались ехать в церковь, то впереди поезда шел, а с хутора мог и ехать, священник с крестом в руках, за ним жених в алой черкеске, с высокой шапкою в руках, рядом с колдуном; вокруг священника и жениха гарцевали, стреляли, кричали и пели веселые песни сверстники жениха, отдававшие ему последний молодеческий долг.
9) После смерти гражданина, по словам протоиерея Левицкого, в XVIII столетии всегда трезвонили, но, вследствие частых и опустошительных пожаров, бывших в том веке в гор. Черкасске, трезвонить было запрещено указом войскового начальства.
10) В церквах станиц Усть-Хоперской и Усть-Быстрянской Е. Ознобишиным найдены железные шейные цепи, на которые, по словам старых граждан этих станиц, сажали в прежнее время уличенных в прелюбодеянии. Желая проверить столь интересный археологический факт, Ознобишин обратился к покойному протоиерею Г. А. Левицкому, прося его разъяснить справедливость этого обычая. О. Григорий письмом уведомил его, что обычай сажать на цепь был очень древен на Дону и что, в силу этого обычая, Разин, после поимки, был посажен на цепь, до сих пор хранящуюся в Старочеркасском соборе; что, кроме шейных цепей для прелюбодеев, были еще ручные цепи, на которые сажали воров; одну из таких цепей отец Григорий видел в 1836 году в ст. Александровской, в Архангельской церкви, куда она попала из прежней деревянной церкви, перенесенной в эту станицу с другого места.
11) Вдовые священники на Дону служили с незапамятных времен, и на все расспросы Ознобишина старцы-казаки разных местностей Дона единогласно отвечали, что вдовые священники служили, а монахов-священников никогда не помнят, тогда как у днепровских казаков всегда священники в сечи и ее паланках были из монахов; и в Черкасске с запорожцами были тоже священники-монахи.
12) На Николин день освящали водку, вместо воды, и разносили молящимся в храме.
Подобных церковных обрядов и обычаев, как это всем известно, не было на всем остальном пространстве России, а также в епархии Судгейско-Азовской, ведению которой принадлежали древние алано-готы, населявшие Крым, казаки азовские, черкасы Кубани, абхазцы и другие народы берегов Азовского в Черного морей. Крымская или Босфорская епархия с VI в. была епископией с кафедрою в Судгее (в Крыму). В 886 г. император Лев Философ дал епископу судгейскому сан архиепископа, а в 1296 г. император Андроник пожаловал его в сан митрополита, каковой сан продолжал сохраняться в той епархии, переименованной впоследствии в готфо-кефайскую, до времен присоединения Крыма к России, когда готы, к тому времени уже полугреки и полутатары, с своим митрополитом переведены были в Мариуполь в 1771 г. Такова наружная сторона этой церкви; внутренняя же, выражающая связь пасомых с пастырями, видна из фирмана султана Мустафы, данного митрополиту Гедеону в 1759 г. Фирман этот следующий: «Того ради, сего 1173 года, месяца джемадзиул акира 19-го дня, оному митрополиту Гедеону сею высочайшею грамотою повелеваем, дабы он, митрополит, над живущими в Кафе, Манкубе, Балаклаве и Азове христианами, по прежним примерам и древнему обыкновению и по их закону, был самовластным митрополитом».
Далее идут параграфы, содержание которых можно передать в следующих сокращенных словах:
1) Духовенство должно беспрекословно подчиняться архиерею.
2) Архиерей судит без всякой апелляции и отчета.
3) В дела церкви никто из мирян вмешиваться не имеет права.
4) Никакая жалоба от клира или прихожан на митрополита принимаема быть не может.
5) Венчать более трех раз воспрещается.
6) Развод зависит от архиерея.
7) Неисполняющий этих правил «да лишается христианского погребения» и т. д.
Сопоставляя приведенные религиозно-бытовые обычаи церкви новгородско-донской с церквами азовской и московской, куда греческие церковные обряды перешли целиком, каждый может убедиться, кто были первые насельники по среднему Дону с половины XVI века, навязавшие остальным элементам казачества свой древний своеобразный взгляд как на религию, так и на внутреннее управление общины.
Следовательно, греческий церковный устав и греческие церковные обряды среди казачества в том его составе, в каком мы его встречаем на Дону в XVI в., имели очень незначительное влияние, но зато там стали господствовать, как мы видели выше, церковно-народные обычаи новгородцев, занесенные туда из Хлынова и других областей великой новгородской земли, как более всего отвечающие народно-вечевому правлению.
Черкасы запорожские и киевские, казаки белгородские и севрюки, а в особенности казаки старые азовские, как проводившие целые века в битвах с неверными, не отличались культурностью и домовитостью, между тем как новгородцы считались, как мы увидим ниже, лучшими плотниками на всем пространстве тогдашней России; они-то первые и стали строить укрепленные городки на всем протяжении среднего и нижнего Дона — Раздоры верхние и нижние, при устьях Маныча и в других местах. К ним скоро прикошевали другие казацкие общины с Днепра, верховьев С. Донца, рязанских украин, а потом казаки азовские, самые бедные и бездомовные, образовав на окраинах казачьих городков приселки — хазовки{251}.
Новгородцы считались и лучшими мастерами при возведении церковных деревянных построек как в северных областях, так и по Дону. План и фасад этих построек был свой, особенный, древнеславянский, ничего общего с византийским стилем не имеющий, — это архитектура древнеславянских языческих капищ, близко напоминающая древнеперсидскую.
Христианство в новгородских областях прививалось очень туго, даже насильственно: свободолюбивая и торгово-промышленная новгородская вольница упорно отстаивала свои древние языческие верования и обычаи не столько из невежества, сколько из нежелания подчиниться чужеземному влиянию. Приняв христианство, они не приняли греческих священников, греческий церковно-судный устав и византийскую архитектуру церквей, а оставили свои народно-вечевые порядки как в общественном управлении, так и церковных делах, чтобы не зависеть в этих отношениях от Киева, а потом и от Москвы.
Е. Ознобишин, искрестивший в течение многих лет северные и восточные губернии России, изучая древние новгородские поселения в археологическом и этнографическом отношениях, а также древнерусское церковное зодчество, в 70-х годах прошлого столетия по поручению Императорской Академии художеств
