видимости, в поповской РДДР…
О НРАВСТВЕННОМ АВТОРИТЕТЕ
В главах о Моссовете уже говорилось о невысоком духовном и рассудочном потенциале людей, решивших заняться политикой в наше смутное время. Главная причина эпидемии глупости — самомнение интеллигентных людей, считающих себя корифеями всех наук, достигнув некоторой компетентности лишь в одной. Симптомов такого зазнайства в органах власти было предостаточно. Но иллюстрацию хотелось бы привести из другой сферы.
Известный журналист и философ Ф. Бурлацкий (заметим, что это такой же философ, как его друг Г. Попов — экономист, а вместе они выступают в телепередаче, спонсируемой группой 'Мост') рассказал как-то на страницах 'Независимой газеты' о своем споре с родоначальником диссидентского сопротивления А. Сахаровым. Последний утверждал, что совсем скоро человечество сформирует мировое правительство, которое одно только и способно спасти его от угрозы ядерной войны. Сахаров даже назвал точный срок формирования такого правительства. Когда Бурлацкий через много лет напомнил Сахарову об этом споре, академик ответил: 'Это не я ошибся. Это история ошиблась'.
Эпизод этот столь замечателен, что может стать притчей. Она как нельзя лучше характеризует интеллигентский подход к политике. Последствия этого подхода ужасают. Ничего, кроме памятников собственной гордыне, вовлеченные в интеллигентское политиканство после себя не оставляют. Здесь Сахаров — практически единственное исключение из правила.
Еще одним исключением пытались сделать 'уполномоченного по правам человека' депутата Госдумы Ковалева, которого на рубеже 1994/1995 многие «демократы» называли духовным преемником Сахарова за стоическое сидение в бункере чеченского мятежного генерала Дудаева и антиправительственные телеграммы В Москву оттуда. Но тут дело не вышло. Антиправительственная направленность посланий Ковалева была сопряжена с особым пиететом по отношению к Ельцину, который был в этот момент главным организатором и вдохновителем бойни в Чечне. К тому же, слишком явным был русофобский характер всех этих протестов против насилия, исходящий от тех, кто чуть более года назад это насилие оправдывал. Воля ваша, дорогой читатель, но автор никак не может признать человеком чести того, кто стал другом чеченских бандитов, обосновал справедливость их вооруженного сопротивления России, предал интересы своей страны, ведущей войну. Его душу не трогали судьбы русских беженцев, терпевших издевательства режима Дудаева, не смущали совесть трупы русских солдат на улицах Грозного, которых дудаевцы не собирались хоронить. А за спиной Ковалева на пресс-конференциях то и дело возникала фигура известного нам Швондера…
Сахаров, конечно, останется в нашей памяти, как могучий нравственный авторитет, в личной честности которого невозможно усомниться. Но есть и другой авторитет, в каком-то смысле противоположный Сахарову. Это П. Капица, не предавший науки ради абстрактного человеколюбия и политического стоицизма, которым в полной мере отдался Сахаров. В трудные годы сталинизма П. Капица не поступился совестью, ради того, чтобы сохранить право заниматься любимым делом или сохранить высокий научный пост. Вот именно такой интеллигентности когда-нибудь отдадут должное.
К этому стоит привести точный выпад Салтыкова-Щедрина против 'партийных пустоплясов': 'Философ, экономист, натуралист превращаются в политических деятелей просто в силу одного обычая и очень часто истощают, все свои силы для того, чтобы сказать только одну извечную истину: что арена мысли должна быть, по малой мере, свободна от травли' (Собр. соч., т. 9, с. 149).
Можно было бы продолжить сравнение нравственного потенциала тех, кто предпочел 'выбрать свободу' и уехать на Запад, раскрывая там свои творческие способности, и тех, кто остался на Родине и наперекор отупляющему застою служил своему делу. Речь конечно же не идет о первой волне эмиграции — она действительно смогла сохранить духовный потенциал России. Речь идет о тех, кто был заражен диссидентским комплексом. Что для нас ближе — выбор Ростроповича или выбор Козловского, выбор Ю. Любимова или выбор В. Высоцкого, В. Шукшина? Те, кто уезжал, становились капризными 'гражданами мира', с брезгливостью относящимися к своей прежней родине, не успевшей вовремя оценить их таланты. Те, кто оставался, по-настоящему любили Россию и стремились к ее возрождению. Мало кто из уехавших устоял перед мифами западничества (исключения составляют Владимир Максимов, Леонид Бородин и немногие другие). Лишь с началом горбачевской перестройки диссидентское помешательство стало общедоступным.
Диссиденты 60-х и либеральная публика 80-х в большинстве своем (не все, не все, слава Богу!) стали опорой ельцинского режима, разменивая на потребу номенклатуре наработанный годами нравственный авторитет движения в защиту прав человека. Авторитет был израсходован в политических боях 1989– 1991 гг., а оставшийся на дне осадок вызвал к жизни такое явление, как диссидентские мерзости. Наиболее яростными проявлениями этой болезни страдали Е. Боннер, Г. Якунин, В. Новодворская, А. Нуйкин и еще целая вереница прочих некрофилов.
Другой тип течения болезни представляет бывший диссидент В. Буковский, неожиданно обмененный в свое время коммунистическим режимом на чилийского «партайгеноссе» Корвалана. Поругивая режим Ельцина из-за границы, он привлек внимание к себе и был приглашен депутатами Моссовета в качестве возможного претендента на пост мэра. Буковский приехал в Москву, но использовал ситуацию лишь для того, чтобы мелькнуть на экранах телевизоров и на страницах газет. Всерьез противостоять номенклатуре, грязную работу которой он видел вполне отчетливо, Буковский не собирался, а в октябре 1993 г. поддержал мятеж и расстрел Белого Дома.
Стоит сказать и пару слов о Солженицыне, вклад которого в крах коммунистической системы несомненен и не может не вызывать уважения. Зато другой стороне деятельности знаменитого писателя трудно дать высокую оценку. Мало что понимая в российской действительности, он тоже поторопился поддержать Ельцина во время октябрьских событий 1993 г., а потом развернул целую рекламную программу своего возвращения на родину. Все почитатели ждали от патриарха диссидентщины чего-то необыкновенного. А результатом были лишь банальные рассуждения о судьбе России, в бледном виде воспроизводящие литературные достоинства брошюры 'Как нам обустроить Россию'. Став на время явлением современной политической жизни России, А. Солженицын как-то быстро ушел в тень, по существу, отказавшись от активной общественной позиции.
Не все герои прежнего сопротивления тоталитарному режиму разменяли свой прежний нравственный потенциал на поддержку наступающего демототалитаризма. Многие из них отчетливо поняли, что ельцинизм — просто второе издание большевизма, но еще более гнусное в своем лицемерии. И все-таки большинство из них, подобно щедринскому либералу, начав с проповеди своих идеалов с высоко поднятой головой, быстро склонило голову, следуя рекомендации 'сведущих людей' действовать 'по возможности'. Потом пришлось сократить свои претензии до уровня 'хоть что-нибудь', а затем и вовсе согласиться жить 'применительно к подлости'. Таким образом, российское правозащитное движение не стало явлением, задающим нравственное самочувствие общества.
ИЗ ДОКУМЕНТОВ ЭПОХИ
Вопросы апрельского референдума 1993 г.:
1. Доверяете ли вы Президенту РФ Б. Н. Ельцину?
2. Одобряете ли вы социально-экономическую политику, осуществляемую Президентом РФ и Правительством РФ с 1992 г.?
3. Считаете ли вы необходимым проведение досрочных выборов Президента РФ?
4. Считаете ли вы необходимым проведение досрочных выборов народных депутатов РФ?
Листовка Общественного комитета защиты российских реформ:
'ОЛЕГ ТАБАКОВ: Первый и единственный раз я избрал свободно и законным образом Президента своей страны. Главное, что я хотел бы сделать — это обеспечить ему максимальную возможность для наиболее полной реализации его обязанностей перед российским народом. Я себя ощущаю частью этого народа. Как говорил Андрей Платонов, Россия без меня не полная.
