уголовного мира мог быть страх перед уголовными миром — страх перед результатами правоохранительной деятельности, которой Донцов должен был заниматься по должности, за которую, по образному выражению, мог “невзначай поплатиться своей шкурой”. Оснований для такого мнения достаточно. Ведь не может считаться случайной готовность Донцова к переговорам с “авторитетами” уголовного мира, да и их готовность к такой встрече. Сам Донцов неоднократного заявлял о том (и об этом со ссылкой на публикацию также говорится в книге), что правоохранительный органы не в состоянии защитить граждан от преступников. Именно эта беспомощность и вызывала, по-видимому, состояние страха.
Резкие оценки в адрес Донцова касаются оценки фактов и поведения. Факт беседы Донцова с уголовниками в ресторане оценивается как “братание с мафией”, предполагаемый мотив — как опасения за свою “шкуру”. Разумеется, оценки автора не могут быть приятными Донцову. Но критические оценки, даже если они высказаны в самой резкой и нелицеприятной форме, не могут считаться моральным ущербом. Тут есть просто вывод, который наблюдатель номенклатурного сговора с бандитами, делает исходя из своих моральных установок. У Донцова они принципиально другие. И вот эти “другие установки” чиновник пытается навязать суду. Чтобы и судьи тоже в какой-то момент могли перейти черту и сговориться по поводу своей “шкуры”, своей карьеры.
Мы сошлемся еще и на то, что упомянутое интервью не скрылось от оценки другого автора — С.Говорухина, который в книге “Великая криминальная революция” (с.50), быть может иначе, но не менее жестко оценил попытку установления контактов между официальными властями и уголовниками. Говорухин пишет об упомянутом интервью Донцова: “Материал, я считаю, программный. Его можно рассматривать как начало открытой пропаганды в пользу мафии. Доводы все те же: мафия хочет порядка, какой же смысл бороться с мафией? <…> Вывод полковника: с мафией можно и нужно договариваться. Вот ради чего затеяно все интервью”.
К слову, отметим тот факт, что Иваньков-Япончик, по поводу которого беспокоился Донцов в своем интервью, был арестован в США в качестве крупного мафиози, и в мае-июне 1996 года прошел судебный процесс, закончившийся двадцатилетним лишением свободы. Вот что стояло за беспокойством Донцова, этого типичного представителя номенклатурных мятежников. То, чего не сделали российские правоохранительные органы, пришлось делать американской полиции. Да и куда было деваться нашим правоохранительным органам (включая милиционера Донцова), если за права Япончика боролись “правозащитник” С.Ковалев, врач-предприниматель С.Федоров, певец-делец И.Кобзон и просто бандит О.Квантришвили (см. интервью Л.Кислинской, “Правда-5”, № 9, 1997).
Позднее — в июле 2000 — закончилось следствие по делу Япончика уже в России. Было установлено, что он убил в 1992 году двух человек. После отбывания наказания в США Япончик должен предстать перед судом в нашей стране, где его так любили (еще любят?) лужковские чиновники.
По этому поводу оценка другого автора отчасти совпадает с оценкой, которая оказалась столь неприятной Донцову: “Руководитель правового управления московской мэрии Сергей Донцов, озабоченный проблемой недостаточно организованной преступности, решил посоветоваться с московскими “паханами”, как ее организовать. Те порекомендовали вернуть своего лидера Япончика из Америки. Жаль, что ФБР арестовало его как раз в эти дни. Потеряла свой шанс из-за ФБР и московская мэрия, и идеологи бандитского порядка” (И.Перлов, “Люди с собачьими хвостами”, М.: “Писатель”, 1996.).
Возразим — все так, да не очень. Вовсе никто своего шанса не упустил. Бандитский порядок в стране своих лидеров нашел. Япончик — мелочь по сравнению с Лужковым и Ельциным. Да и Донцов, похоже, весьма авторитетен в тех же кругах, а не в блатных.
Что касается судебных процедур, то хочется снова процитировать любимого нами Салтыкова- Щедрина, который пишет, что не прочь испытать наслаждения отданного под суд при следующих обстоятельствах:
С именем Донцова вяжется еще одна информация. На его новом месте работы (после мэрии) — в Главном управлении казачьих войск при Президенте (ГУКВ) — тоже как-то все было неладно и попахивало уголовщиной.
18 июня 1996 покончил с собой заместитель начальника ГУКВ генерал-майор бронетанковых войск Анатолий Волков. Он застрелился из именного пистолета, которым его наградил Ельцин. Причины, по которым генерал расстался с жизнью, никому не известны — предсмертных записок он не оставил или не смог оставить (Ъ-Daily, 19.06.96).
Донцов за месяц до этой странной смерти занял ту же должность, что и ушедший из жизни генерал. А примерно еще через месяц — аккурат накануне второго тура президентских выборов 1996 года, Донцов рассказал о своей концепции возрождения казачества по телевидению. И это тоже для нашего исследования номенклатурных нравов очень интересно.
Донцову, якобы написавшему докторскую диссертацию по юридическим наукам, понятие “казак” оказалось доступным только в такой форме: “казак — это состояние души”. По Донцову лучшее государственное устройство — “вера в царя и Отечество”. Устройство у него такое… Тоже вполне “юридическая” формулировка. Так что, каков юрист (точнее, какова его “душа”), такова и законность в его исполнении.
Судя по нормативным актам, которые готовились не без участия господина Донцова, законность в “казачьей” интерпретации носила хаотический характер — общей концепции работы по возрождению казачества не просматривалось. Нормативная база строилась от частностей, от лоббистских прихотей разнообразных проходимцев. Так, реестровый учет казачьих обществ первоначально регламентировался в части его организации и лишь потом определялось, для каких целей этот учет ведется. Точно так же принимались документы о переходе казаков на государственную службу, и лишь позднее определялось какие виды государственной службы имелись в виду. До утверждения общей структуры казачьих обществ почему-то утверждался устав Волжского войскового казачьего общества. Казачество в ряде документов рассматривалось то как народ (относится к репрессированным народам), то как сословие (для него формируется целевой земельный фонд), то как совокупность общественных объединений, то как особый род войск.
Все это лоббисты из ГУКВ тащили напрямую президенту, а тот подмахивал не глядя, не задумываясь о вероятных конфликтах между возникающим “сословием” и действующими государственными и общественными институтами.
Проект федерального закона, внесенного в Госдуму Ельциным и рекламируемый Донцовым как единственно возможный, сочетал в себе конфликтные определения казака, как госслужащего, и казака, как члена самоуправляющейся общины, а также ссылки на еще не принятый закон о резерве постоянной готовности Вооруженных Сил и Федеральной пограничной службы. Другим негативным моментом законопроекта и ряда принятых нормативных актов был переход от правовой системы отношений между гражданином и государством к договорной — общие правила, закон переставали действовать. Законопроект был настолько нелепым, что даже в Госдуме, где большинство привыкло уважение к казачеству считать русской национальной чертой, он не был поддержан.
Донцову в его лоббистской деятельности, в стремлении подложить все казачество под президента трудно было понять, что переход к корпоративному обществу не может быть осуществлен лишь для части граждан, только для одной корпорации. При разработке законодательства и нормативных актов, связанных с казачеством (сословные привилегии вроде принципа “землю за службу” или налоговых льгот), необходимо
