взаправдашний англичанин. Честное слово, я ни словечка не понял.
— А ты что думаешь, что тот Роберт не шпарит по-английски лучше любого англичанина? — спросил я. — Ещё как шпарит. А сейчас я не обманывал Льва Семёновича. Роберт мог вполне ему позвонить. И вот я позвонил вместо Роберта и перекинулся парой словечек со старым учителем.
Меня всё время грызло сомнение. Разгадал Лев Семёнович мою хитрость или нет? Я решил так. Если сегодня вечером он позвонит, значит, разгадал.
Вечером я ждал, волнуясь, звонка. Лев Семёнович не позвонил. Значит, поверил, что с ним и вправду говорил любимый ученик.
Тогда я решил, что если и завтра он не позвонит, то можно быть абсолютно спокойным — мой план удался.
Лев Семёнович позвонил на третий день, когда у меня уже не было сомнений, что наша с Гришей операция увенчалась успехом.
Расспросив, как обычно, о здоровье моём и моих родственников и получив самые исчерпывающие ответы, Лев Семёнович попросил:
— Не могли бы вы меня навестить, молодой человек? Мы с вами в тот раз простились так скоропалительно, я не успел вам всего сказать.
Я замычал что-то в трубку. Я сейчас очень боялся встречаться со Львом Семёновичем. Но старый дипломат по-своему расценил мои колебания.
— Всего на пять минут, молодой человек. Я человек слова.
Я сказал, что приду с удовольствием и не на пять минут, а на сколько он хочет. Мы договорились встретиться завтра.
Точно в назначенное время я нажимал на кнопку звонка. Лев Семёнович в чёрном костюме и белой рубашке встретил меня со всем радушием и провёл в комнату.
Учитель сам не садился и мне не предлагал. Я понял, что наша встреча будет происходить стоя, как дипломатический приём.
Лев Семёнович вынул из кармашка круглые часы-луковичку на цепочке. Щёлкнул кнопкой, крышка открылась.
— Сейчас ровно два часа дня, — торжественно произнёс учитель и поднёс мне часы под самые глаза, чтобы я мог убедиться, что он говорит правду.
Я переминался с ноги на ногу и от неловкости сунулся носом прямо в циферблат. А потом кивнул: верно, два часа.
Луковичка исчезла в кармашке учителя.
Лев Семёнович взял с полки томик Шекспира с золотыми буквами на обложке.
— Вы знаете, молодой человек, как дорога мне эта книга. Она была неизменным спутником моей долгой жизни. И сейчас, когда дни мои клонятся к закату, я задумался, кому отдать, в чьи руки передать книгу. Не скрою от вас, что я долго колебался. Но вчера я твёрдо решил, что она ваша по праву. Возьмите книгу в память о наших занятиях.
Я замотал головой, а руки протестующе выставил вперёд, словно отталкивая нежданный подарок. Но Лев Семёнович поймал мои руки и ловко вложил в них томик Шекспира. А потом прижал мои руки с книгой к моей груди и отпрянул от меня. Это произошло в одно мгновение, я не успел даже опомниться.
— Никаких возражений! — твёрдо произнёс Лев Семёнович.
Таким решительным я видел его впервые.
— Но почему мне? — только и мог спросить я.
— Потому что вы мой любимый ученик, и я вами горжусь, — спокойно объяснил Лев Семёнович.
— А как же?.. — я замялся.
Недаром Лев Семёнович был дипломатом, он сразу догадался, о ком я хочу спросить.
— Вы имеете в виду Роберта?
Лев Семёнович простодушно улыбнулся, как мальчишка, который долго хранил тайну и дождался, что настал час, когда её можно открыть.
— Да, Роберта. — От смущения я готов был залезть под стол.
— Я гордился и горжусь Робертом, — ответил учитель. — Но он давно уже не писал мне, не звонил. Я даже не знаю, где он сейчас. Разумеется, я на него не в обиде, я понимаю, что он чрезвычайно занятой человек…
Ни секунды больше я не мог оставаться в доме Льва Семёновича. Пробормотав слова благодарности, с томиком Шекспира в руках я скатился по лестнице вниз.
Конечно, Лев Семёнович сразу догадался, что звонил ему я. Это только Грише могло показаться, что мы здорово обвели вокруг пальца старого дипломата.
Но если он подарил мне книжку и назвал своим любимым учеником, значит, Лев Семёнович совсем не обиделся, что я его обманул.
Я осторожно дотронулся до золотых букв, сверкавших на обложке.
ТЯМТЯ-ЛЯМТЯ
— Здравствуйте, Всеволод! Вы совсем забыли к нам дорогу. Что случилось?
Я и вправду забыл Юлю, которая ещё не ходит в школу, а говорит, как взрослая.
Мы тихо прошли по полутёмному коридору, стараясь не шуметь, чтобы не потревожить хозяйку.
В комнате всё было как прежде. Важное пианино занимало всё пространство. Почти два года, страдая и мучаясь, я барабанил по его клавишам. А теперь в первый раз поглядел на пианино с симпатией.
— Почему вы не приходите, Всеволод?
Юлины глаза, увеличенные очками, пристально смотрели на меня.
— Твоя мама сказала, что мне медведь на ухо наступил.
— Неправда, — возразила Юля. — У вас есть слух, слабый, но есть. Его надо развивать.
Это я тоже забыл. Забыл, что Юле надо говорить только правду. У неё фантастический нюх на фальшь. Она настоящая дочь музыканта.
— Понимаешь, — протянул я, — это долго рассказывать.
— Я никуда не спешу, — Юля поудобнее уселась на диване.
— Это сложная история, — отнекивался я. — Ты не поймёшь.
— Как-нибудь разберусь, — обиделась Юля и добавила, чтобы я понял, с кем имею дело: — Я в этом году в первый класс пойду.
Я задумался. А почему бы не рассказать Юле правду? Она такой человек, что может всё понять.
И я рассказал Юле всё начистоту. И о том, что я света белого не видел, и о Грише, который надоумил меня, как избавиться от учителей, и о том, как я играл её маме лишь бы что, а она думала, что я играю правильно.
— Наверное, твоя мама была чем-то расстроена тогда, — сказал я. — У неё что-то случилось?
— Случилось, — подтвердила Юля.
— А что? — допытывался я.
— Долго рассказывать, — Юля отнекивалась точно так, как только что отказывался я.
— Не хочешь — не надо, — я перевёл разговор на другое. — А вы когда переезжаете на новую квартиру?
— Не знаю, — пролепетала Юля. — Маме сказали, что в том доме квартиру не дадут.
И тут меня осенило:
— Значит, твоя мама из-за этого и была тогда расстроенная?
— Из-за этого, — кивнула Юля.
— А я воспользовался её состоянием и обдурил, — я не на шутку рассердился сам на себя. — Хорош гусь!
— Нет, Всеволод, вы не гусь, — шмыгнула носом Юля. — Вы случайно поступили плохо. Но вы не хотели так поступить.
