В раздевалке уже нет никого из наших ребят. Я вытираюсь насухо, быстро одеваюсь и бегу на улицу.
Вот и мой трамвай. Поглядел на часы. Ехать мне двадцать минут, успею. А пока можно и вздремнуть. Я здорово устал сегодня в бассейне.
Я закрываю глаза и снова вижу Гришу. С биноклем в руках он стоит на балконе и что-то высматривает. Но что?
МНОГОСЕРИЙНЫЙ ДЕНЬ
Уже совсем темно, когда я стучусь в дверь одноэтажного деревянного домика.
Слышатся быстрые лёгкие шаги. И тут же возглас: «Ой!» Я улыбаюсь. Юля снова потеряла тапочку. Она так торопилась открыть мне дверь, что тапочка слетела с ноги и теперь Юля, бедняжка, ищет её в темноте. Ведь хозяйка не разрешает зазря палить свет в коридоре, она считает, что и так всё видно.
Я больше не стучу и терпеливо жду.
«Ой!» — снова долетает до меня. Но это уже радостное «ой». Значит, тапочка нашлась. И вот уже Юля отворяет мне дверь.
— Здравствуйте, Всеволод! Вы приготовили урок?
— Добрый вечер, Юля! Конечно, приготовил.
В тёмном коридоре Юля помогает мне снять и повесить на вешалку куртку. А потом берёт меня за руку и ведёт в комнату. Как она умудряется видеть в сплошной темноте, я не представляю. Но спросить — не спрашиваю. Знаю, что надо вести себя тихо, ведь за стеной живёт хозяйка.
Юле скоро семь лет, на будущий год она пойдёт в школу, но меня она почему-то называет на «вы» и полным именем — Всеволод. Честно говоря, мне очень нравится, когда меня так зовут — Всеволод.
А когда мне Юля первый раз сказала «вы» (это было больше года назад), я покатился со смеху. Юля обиделась и не разговаривала со мной весь вечер. С тех пор я стараюсь её больше не расстраивать и принимаю «вы» как должное.
Наконец этот длиннющий мрачный коридор оканчивается, и Юля открывает ещё одну дверь — дверь комнаты, где она живёт с мамой и папой.
Я не знаю, оттого ли, что пианино такое большое, или оттого, что комната маленькая, но пианино занимает половину комнаты, оно только и заметно.
Я здороваюсь с Юлиной мамой, Валентиной Михайловной, и мы начинаем урок.
При первых звуках пианино за стеной резко поворачивают рукоятку громкости телевизора — чтобы нас не слышать.
Валентина Михайловна вздрагивает. Я делаю вид, что ничего не слышу, и играю очень старательно.
Валентине Михайловне, я чувствую, моя игра нравится, и она постепенно успокаивается.
Я изредка бросаю взгляды на Юлю. Она сидит на диване, тихая, как мышь, и играет с куклами. Но я знаю, что Юля всё видит и всё слышит.
— Молодец, ты отлично подготовился, — хвалит меня Валентина Михайловна.
Краем глаза я вижу, как сияет Юля, будто её похвалили.
— Начнём новый материал… Этюд № 14… Послушай, как он звучит…
Пальцы Валентины Михайловны опускаются на клавиши. Я слышу, как за стеной приглушили телевизор. Наверное, хотят послушать Валентину Михайловну. А играет она здорово. Так здорово играют только по радио или на пластинках.
Я повторяю за ней следом, по нотам. Раньше, когда я видел, как играет моя мама по нотам, я ничего не мог понять. Ноты мне казались загадочными письменами древних народов. А теперь я знаю, что за каждым нотным знаком прячется звук, и когда я гляжу на ноту, я уже слышу, как звучит весь этюд.
— Не останавливаться, — поправляет меня Валентина Михайловна. — Ритмично играть. Больше уверенности…
Я прошу разрешения снять пиджак. Мне уже жарко.
Засучив рукава рубахи и расстегнув верхнюю пуговицу, я снова принимаюсь за этюд № 14.
— Плотнее звук… Выше стоять на пальцах… Ярче звук…
Я начинаю этюд сначала.
— Концы фраз — тише… Следи за ритмом… Точно выполняй штрихи… Играй с оттенками…
И так бесконечно. За стеной уже выключили телевизор. То ли передача кончилась, то ли устали бороться с музыкой.
— На сегодня, пожалуй, всё, — наконец говорит Валентина Михайловна.
Она записывает в мой дневник домашнее задание. У меня есть особый музыкальный дневник. И отметки там есть. Правда, не музыкальные, а обычные.
— За домашнее задание и за сегодняшний урок я ставлю тебе пятёрку, — объявляет Валентина Михайловна.
Я оборачиваюсь, чтобы поглядеть на Юлю, но девочка уже спит. Свернувшись калачиком и прижав к груди куклу с золотыми волосами.
Каждый раз Юля хочет дождаться, когда мы с её мамой кончим урок, и каждый раз не выдерживает — засыпает. Ничего не поделаешь — детям пора спать.
— Я тебя провожу до остановки, — шёпотом говорит Валентина Михайловна.
— Не беспокойтесь, — отказываюсь я. — Я сам дойду, не маленький.
— Скоро переедем в свою квартиру, — словно не слыша меня, продолжает Валентина Михайловна. — Весной обещают сдать дом. Будет у нас три комнаты. На всех хватит. И Серёжа не будет так часто ездить в командировки.
Я знаю, что Валентина Михайловна с Юлиным папой, которого зовут Серёжей, уже два года строят кооперативную квартиру. Все они ждут не дождутся, когда переедут.
Снова меня ведут по тёмному коридору, но уже не Юля, а её мама.
— Как переедем, — произносит Валентина Михайловна уже на улице, — я откажусь от половины уроков, устала я ужасно.
Я молчу, хотя мне страшно хочется спросить, откажется ли она от меня.
— Хотя и не хочется, — говорит Валентина Михайловна. — Привязалась я к вам.
Мы выходим на улицу. К остановке подкатывает автобус. Мой. Я прощаюсь с Валентиной Михайловной до нового урока.
Когда я отворил дверь нашей квартиры, там стояла полнейшая тишина, не слышалось ни звука. Я осторожно, стараясь не шуметь, разделся и заглянул в большую комнату.
В кресле напротив телевизора, свесив голову на плечо, спал папа. Телевизор тоже спал. Наверное, телевизору снилось безоблачное детство.
Я пожелал телевизору спокойной ночи и щёлкнул выключателем.
Потом я заглянул в спальню. Мама спала с книгой в руках. Наверное, сон пришёл так неожиданно, что она не успела выключить настольную лампу. Я осторожно вытащил книгу из маминых рук и укрыл маму одеялом. Мама застонала во сне, повернулась на бок и почмокала губами, словно собиралась мне что-то сказать, но ничего не сказала, потому что не проснулась. Тогда я погасил свет и закрыл за собой дверь.
Я осторожно дотронулся до папиного плеча. Папа радостно открыл глаза:
— А-а, отец!
Как это ни удивительно, но папа зовёт меня «отец», словно не он мой отец, а, наоборот, я его родитель. И ещё папа называет меня «старик». Это уже совершенно не понятно. Я, конечно, не младенец, который ни говорить, ни ходить не умеет, но и вовсе не старик.
