Сириус сдвинулся очень заметно, пересек все созвездие Большого Пса и приблизился к Ориону. Итак, я измерил смещение за сутки и получил, что ракета мчится со скоростью около 40 миллионов км/сек — в 133 раза быстрее света!
Но нет, я не опроверг теорию относительности, скорее подтвердил ее. Попробую-ка растолковать все это самому себе с максимальной ясностью. Раньше я как-то не особенно интересовался теорией Эйнштейна: добросовестно усвоил то немногое, что по этому поводу писалось в вузовских учебниках физики, и только. Считал ее очень интересной, поражающей воображение, но слишком далекой от моей конструкторской деятельности, да и (что греха таить) очень уж сложной математически. Мог ли я думать, что когда-нибудь мне придется столкнуться с теорией относительности, так сказать, лицом к лицу.
А теперь следует в этом основательно разобраться, чтобы возможно точно определить, что же со мной происходит, и — чтобы от всего этого и в самом деле не сойти с ума…
Итак, начнем. «Скорость движения» тел в пространстве не может увеличиваться до бесконечности, — доказывает теория относительности. — Любое тело, будь то космическая ракета или ядерная частица, разогнанная в ускорителе, не сможет превзойти ту скорость (хоть и огромную, но все же конечную), с которой мчатся в пространстве волны света, электромагнитных, гравитационных, электростатических полей». Эта скорость с точностью до сотен км/сек. равна 300 тысячам километров в секунду. Как же у меня получилось 400 миллионов км/сек.?
Рассуждаем дальше. Раз тело не может обогнать свет, а только в крайнем случае приблизиться к этой предельной скорости, то должны возникать новые сложные явления. Действительно, по обычным классическим представлениям, с какой бы скоростью ни двигалась моя ракета, чтобы увеличить эту скорость еще, скажем, а пятьсот километров в секунду, потребуется точно одинаковая ускоряющая сила. А на самом-то деле это не так. Ускорить движение ракеты с 1000 км/сек до 1500 км/сек сравнительно легко, повысить скорость с 299 тысяч км/сек до 299 500 км/сек уже гораздо труднее. А увеличить скорость с 299 500 км/сек до 300 000 км/сек совсем невозможно. Опыты физиков-ядерщиков, занимающихся ускорением заряженных частиц ядра в мощных синхрофазотронах, сделали это утверждение теории относительности экспериментальным фактом.
Выходит, что по мере приближения к пределу скоростей тело все больше и больше сопротивляется ускоряющей его силе. Говоря языком механики, мера инерции тела — его масса — начинает резко возрастать. Итак, представление о том, что масса тела постоянна и неизменна, представление, на «незыблемом» фундаменте котороо было когда-то возведено изящное здание классической физики, оказывается неправильным. Фундамент рушится — вместе с ним рушится и все здание; попросту говоря, все те обычные представления о массе, времени, пространстве, которыми мы пользуемся в обычной жизни, — здесь, в ракете, мчащейся на критическом пределе скорости, уже непригодны.
Время, как и масса, оказывается не абсолютным и неизменным понятием, а относительным. Да-да, при той скорости, с которой сейчас мчится ракета, ритм времени здесь далеко не тот, что на Земле. Все физические явления: ход часов, распад урана, биологические процессы в моем теле — протекают гораздо медленнее. Пока я наблюдал лишь за процессами и событиями в своем мирке ракете, я этого не замечал и не мог заметить. Но вот пришлось взглянуть в телескоп на внешний мир — и разница обнаружилась потрясающая.
Скорость тела, как известно каждому школьнику, это частное от деления пути, пройденного телом, на время, за которое этот путь пройден. И никто, определяя скорость таким образом, не может ожидать, что время окажется иным, чем показали стрелки часов. У меня же именно и получилось невероятное.
У моей ракеты на самом деле нет такой скорости, ее скорость лишь близка к скорости света, она превышает 299 000 км/сек. Это значит, что я подошел к таким значениям скоростей, когда очень заметно сказывается относительность времени и пространства Для меня уже несправедливы классические законы физики, которыми мы обычно пользуемся, и, в частности, нельзя определять скорость так, как я определял: взяв за основу расстояния, измеренные с Земли, пользоваться часами, стоящими на ракете. Расстояния во Вселенной не абсолютны, для быстро летящего тела они укорачиваются И время не абсолютно, в моей ракете оно течет медленнее, чем на Земле, медленнее протекают все физические процессы — распад урана, ход часов, жизнь моего тела. Поэтому и получилось, что мое субъективное определение скорости оказалось совершенно неправдоподобным.
Скорость моей ракеты относительно внешнего мира, конечно, не 40 миллионов км/сек. Это значит, что ритм времени в ракете в сотни раз медленнее, чем на Земле. Поэтому так и получилось: я взял за основу измерений те расстояния между звездами, которые измерены на Земле, а время отсчитывал по часам, расположенным на пульте управления ракеты. Поэтому мое субъективное определение скорости и оказалось совершенно неправдоподобным.
Итак, все становится на место. Так вот он, тот предел движения материи, к которому не приближался еще человек, предел, который изучался лишь на редких экспериментах с элементарными частицами. Все меняется: длины, масса, темп времени — величины, которые трудно представить себе переменными.
Но какое же сегодня число? Ведь если в ракете время течет медленнее, чем на Земле, может быть, с земной точки зрения, я лечу уже многие месяцы и каждый «мой день» уносит меня в такие дали, откуда при обычном движении не вернуться за годы? Нужно спешить с двигателем. Спешить! А температура, а радиоактивность?
24. 10. 77. В межзвездном пространстве всякий пустяк — проблема. Остудить — что может быть проще на Земле? Опустил в воду, или продувай воздух. Но у меня нет лишней воды и воздуха. Аммиак я тратить не могу, он нужен для возвращения. И двигагель остывает лучеиспусканием… а я жду — теряю дни и уношусь нивесть куда.
30. 10. 77. Ну вот я и решился — проник в двигатель. Капитальный ремонт в полете не предусматривался нами. Пришлось все изобретать на ходу. Свой постоянный герметический скафандр с термоизоляцией я обшил снаружи металлическими листами, чтобы предохранить себя от радиоактивного излучения. Из кабины выбрался через шлюз. Привязал себя проволокой, потому что в невесомом мире можно нечаянно оттолкнуться от ракеты, а потом будешь барахтаться и так и не дотянешься до близкой двери.
Кое-как, цепляясь за обшивку, дополз до дюз, через них протиснулся в реактивную камеру. Как и предполагалось, подвели стержни. Впрочем, «подвели» — это не то слово. Они были испорчены нарочно, сломаны у основания. Почему они сломались, сразу сказать было нельзя — изломы были оплавлены. Но в одном уцелевшем стержне я обнаружил стеклянную ампулу. Она была вставлена в специально высверленное гнездо. В ампуле находилась сильная кислота — азотная или серная. Очевидно, при первом же толчке хрупкие ампулы были раздавлены, кислота разъела стержни, остальное сделала температура. Если бы стержни были уничтожены, немедленно произошел бы атомный взрыв. сказать трудно, — изломы оплавлены. Очевидно, при длительном, непредусмотренном, невероятном ускорении стержни оказались слишком хрупкими. Не выдержали. Если бы стержни были уничтожены, раздавлены целиком, немедленно произошел бы атомный взрыв.
Но, обломившись, они остались тут же в камере. Ход реакции изменился, и я потерял возможность управлять ею.
Значит, диверсия. Не могу понять, не могу поверить. Но твердо помню — не было в проекте этих гнезд. Откуда они взялись, кто их сверлил? Впрочем, некогда думать. Сейчас за ремонт.
30. 10. 77. Час спустя.
Ремонт! Да ведь он не нужен, даже вреден.
Буду рассуждать последовательно.
