Изжога, что ли? Принеси-ка вина, Тибо...
Вошел кардинал Бриссоне и доложил, что герцог ожидает короля.
– А? А? Что такое? Герцог?.. Ну, сейчас. Только выпью...
Карл взял кубок, поданный придворным.
Бриссоне остановил короля и спросил Тибо:
– Наше?
– Нет, монсиньор, – из здешнего погреба. У нас все вышло.
Кардинал выплеснул вино.
– Простите, ваше величество. Здешние вина могут быть вредными для вашего здоровья. Тибо, вели кравчему сбегать в лагерь и принести бочонок из походного погреба.
– Почему? А? Что, что такое?.. – бормотал король в недоумении.
Кардинал шепнул ему на ухо, что опасается отравы, ибо от людей, которые уморили законного государя своего, можно ожидать всякого предательства, и, хотя нет явных улик, осторожность не мешает.
– Э, вздор! Зачем? Хочется пить, – молвил Карл, подергивая плечом с досадой, но покорился.
Герольды побежали вперед.
Четыре пажа подняли над королем великолепный балдахин из голубого шелка, затканный серебряными французскими лилиями, сенешаль накинул ему на плечи мантию с горностаевой оторочкой, с вышитыми по красному бархату золотыми пчелами и рыцарским девизом: «Король пчел не имеет жала – Le roi des abeilles n’a pas d’aiguillon», – и по мрачным запустелым покоям Павийского замка направилось шествие в комнаты умирающего.
Проходя мимо часовни, Карл увидел герцогиню Изабеллу. Почтительно снял берет, хотел подойти и, по старозаветному обычаю Франции, поцеловать даму в уста, назвав ее «милой сестрицей».
Но герцогиня подошла к нему сама и бросилась к его ногам.
– Государь, – начала она заранее приготовленную речь, – сжалься над нами! Бог тебя наградит. Защити невинных, рыцарь великодушный! Моро отнял у нас все, похитил престол, отравил супруга моего, законного герцога миланского, Джан-Галеаццо. В собственном доме своем окружены мы убийцами...
Карл плохо понимал и почти не слушал того, что она говорила.
– А? А? Что такое? – лепетал он, точно спросонок, судорожно подергивая плечом и заикаясь. – Ну, ну, не надо... Прошу вас... не надо же, сестрица... Встаньте, встаньте!
Но она не вставала, ловила его руки, целовала их, хотела обнять его колени и, наконец, заплакав, воскликнула с непритворным отчаянием:
– Если и вы меня покинете, государь, я наложу на себя руки!..
Король окончательно смутился, и лицо его болезненно сморщилось, как будто он сам готов был заплакать.
– Ну вот, вот!.. Боже мой... я не могу... Бриссоне... пожалуйста... я не знаю... скажи ей...
Ему хотелось убежать; она не пробуждала в нем никакого сострадания, ибо в самом унижении, в отчаянии была слишком горда и прекрасна, похожа на величавую героиню трагедии.
– Яснейшая мадонна, успокойтесь. Его величество сделает все, что можно, для вас и для вашего супруга, мессира Жан-Галеасса, – молвил кардинал вежливо и холодно, с оттенком покровительства, произнося имя герцога по-французски.
Герцогиня оглянулась на Бриссоне, внимательно посмотрела в лицо королю и вдруг, как будто теперь только поняла, с кем говорит, умолкла.
Уродливый, смешной и жалкий, стоял он перед ней с открытыми, как у маленьких детей, толстыми губами, с бессмысленной, напряженной и растерянной улыбкой, выкатив огромные белесоватые глаза.
«Я – у ног этого заморыша, слабоумца, я – внучка Фердинанда Арагонского!»
Встала; бледные щеки ее вспыхнули. Король чувствовал, что необходимо сказать что-то, как-нибудь выйти из молчания. Он сделал отчаянное усилие, задергал плечом, заморгал глазами и, пролепетав только свое обычное: «А? А? Что такое?» – заикнулся, безнадежно махнул рукой и умолк.
Герцогиня смерила его глазами с нескрываемым презрением. Карл опустил голову, уничтоженный.
– Бриссоне, пойдем, пойдем... что ли... А?..
Пажи распахнули двери. Карл вошел в комнату герцога.
Ставни были открыты. Тихий свет осеннего вечера падал в окно сквозь высокие золотые вершины парка.
Король подошел к постели больного, назвал его двоюродным братцем – mon cousin – и спросил о здоровье.
Джан-Галеаццо ответил с такою приветливою улыбкою, что Карлу тотчас сделалось легче, смущение прошло, и он мало-помалу успокоился.
– Господь да пошлет победу вашему величеству, государь! – сказал, между прочим, герцог. – Когда вы будете в Иерусалиме, у Гроба Господня, помолитесь и за мою бедную душу, ибо к тому времени я...
– Ах, нет, нет, братец, как можно, что вы это? Зачем? – перебил его король. – Бог милостив. Вы поправитесь... Мы еще вместе в поход пойдем, с нечестивыми турками повоюем, вот помяните слово мое! А? Что?..
Джан-Галеаццо покачал головой:
– Нет, куда уж мне!
И, посмотрев прямо в глаза королю глубоким испытующим взором, прибавил:
– Когда я умру, государь, не покиньте моего мальчика, Франческо, а также Изабеллу: она несчастная, нет у нее никого на свете...
– Ах ты, Господи, Господи! – воскликнул Карл в неожиданном, сильном волнении; толстые губы его дрогнули, углы их опустились, и, словно внезапным внутренним светом, лицо озарилось необычайной добротою.
Он быстро наклонился к больному и, обняв его с порывистою нежностью, пролепетал:
– Братец мой, миленький!.. Бедный ты мой, бедненький!..
Оба улыбнулись друг другу, как жалкие больные дети, – и губы их соединились в братском поцелуе.
Выйдя из комнаты герцога, король подозвал кардинала:
– Бриссоне, а Бриссоне... знаешь, надо как-нибудь... того... а? заступиться... Нельзя так, нельзя... Я – рыцарь... Надо защитить... слышишь?
– Ваше величество, – ответил кардинал уклончиво, – он все равно умрет. Да и чем могли бы мы помочь? Только себе повредим: герцог Моро – наш союзник...
– Герцог Моро – злодей, вот что – да, человекоубийца! – воскликнул король, и глаза его сверкнули разумным гневом.
– Что же делать? – молвил Бриссоне, пожимая плечами, с тонкой, снисходительной усмешкой. – Герцог Моро не хуже, не лучше других. Политика, государь! Все мы люди, все человеки...
Кравчий поднес королю кубок французского вина. Карл выпил его с жадностью. Вино оживило его и рассеяло мрачные мысли.
Вместе с кравчим вошел вельможа от герцога с приглашением на ужин. Король отказался. Посланный умолял; но, видя, что просьбы не действуют, подошел к Тибо и шепнул ему что-то на ухо. Тот кивнул головой в знак согласия и, в свою очередь, шепнул королю:
– Ваше величество, мадонна Лукреция...
– А? Что?.. Что такое?.. Какая Лукреция?
– Та, с которой вы изволили танцевать на вчерашнем балу.
– Ах да, как же, как же... Помню... Мадонна Лукреция... Прехорошенькая!.. Ты говоришь, будет на ужине?
– Будет непременно и умоляет ваше величество...
– Умоляет... Вот как! Ну что же, Тибо? А? Как ты полагаешь? Я, пожалуй... Все равно... Куда ни шло!.. Завтра в поход... В последний раз... Поблагодарите герцога, мессир, – обратился он к посланному, – и скажите, что я того... а?.. пожалуй...
Король отвел Тибо в сторону:
– Послушай, кто такая эта мадонна Лукреция?
– Любовница Моро, ваше величество...
