Их губы встретились, и Машина рука повисла вдоль бедра плетью. Услыхав, как он суетливо, путаясь, расстегивал пуговицы на куртке, она воспрянула:
– Не надо! Слышишь? Не надо…
Сопротивлялась упорно и долго, пока он не выбился из сил, не отошел от нее, сердито отвернувшись к окну.
Она гладила его по волосам, как маленького:
– Смешной и глупый…
– Ты меня совсем не любишь, – глухо отозвался он. – Или я не понимаю тебя.
– Я сама лягу. Только ты не трогай меня. Слышишь? Не трогай.
– Как хочешь…
Их разбудил частый и громкий стук в дверь. Успенский, очнувшись в серой предутренней мгле, увидел кожаную куртку и офицерский френч, валявшийся на полу, и дальше к окну на стуле целый ворох белого белья. Только потом он заметил спящую рядом с ним Марию. В дверь снова настойчиво постучали. Маша испуганно воспрянула. Успенский показал ей палец: «Чш-ш!» Потом спросил:
– Кто там?
– Дмитрий, открой! – крикнул Костя.
– Не могу… В чем дело?
– Ну так выйди скорее! Тревога.
Успенский встал с кровати и в одних трусах вышел в сени.
Через минуту он вернулся:
– Маша, вставай! Одевайся поскорее… У этого балбеса, у Бабосова, один человек сбежал.
– Какой человек? – не поняла Мария.
– Ну, арестованный. Вернее, его еще не успели арестовать. Он сиганул с кровати в окно. И в поле убежал в одних подштанниках. Кабы в район не утопал. Вот будет потеха…
На другой день, часов в десять поутру, Мария Обухова сидела в кабинете Тяпина, понуро свесив голову. Митрофан, засунув руки в карманы, ходил размашисто по кабинету, насупленно поглядывал своими круглыми медвежьими глазками себе под ноги. Его большая голова словно ощетинилась вздыбленным бобриком темных волос.
– Не понимаю, как можно шастать ночью по домам в офицерских погонах и таскать в каталажку людей. Да еще кого? Коммунистов! Не понимаю… – останавливался он перед Марией и крутил головой. – Ты хоть скажи толком, кому пришла на ум такая идея?
– На бюро ячейки обсуждали. Приняли сообща.
– По пьянке, что ли?
– Когда обсуждали, были трезвые.
– Не понимаю… Не понимаю!
– А чего тут не понимать, Митрофан Ефимович? Каждый день им звонят, спрашивают, требуют: вы готовитесь к чистке? Каким образом?! А вот. Письма печатают к женам да к родителям – кто хочет дом построить, кто перину купить.
– Эка беда, письма напечатали!
– Что значит беда? У нас есть закон, охраняющий тайну переписки.
– Ежели ты коммунист, у тебя не должно быть секретов от партии.
– Вот они так и рассуждали на бюро. Никаких секретов быть не должно. Раз идет чистка, выкладывай все наружу.
– А зачем прибегать к хитрости?
– Дак кто ж тебе так расскажет, что у него за душой?
Тяпин почесал затылок, поглядел на Марию и усмехнулся:
– Вообще-то, резон, – он сел за стол, плутовато прищурил один глаз и спросил: – А много у вас раскололось?
– В нашей группе один… сельский уполномоченный. А вторую группу и собрать не успели: арестованный сбежал. Они его в поле до утра искали.
Тяпин опять закрутил головой, засмеялся:
– Это ж надо! В одних подштанниках прибежал в Сергачево, к милиционеру Симе и стучит в окно: вставай, говорит, Советская власть кончилась, Колчак пришел! Какой Колчак? – спрашивает Сима. – Тихановский, что ли, Семен-хромой? Нет, говорит, настоящий, который с гражданской войны. Дурак, его ж расстреляли!
– Это ваше счастье, что Возвышаев в округе. Он бы вам показал Колчака с Деникиным, – сказал Тяпин иным тоном. – Поспелов шуметь не любит. Но Косте Герасимову это даром не пройдет. От ячейки его отстранят.
– А ему что. Он учитель.
– Ну, не скажи. Небось закатают строгача в личное дело – и в учителях покрутится. Ладно, перейдем к
