их волю к сопротивлению.
В субботу 25 мая все было кончено. Бамут пал.
Горный лес в Чечне бойцы прозвали кавказскими джунглями. Деревья, увитые плющом, густой орешник, трава — по пояс. Крутые, скользкие от опавшей прошлогодней листвы склоны. Духота, шум ветра, шелест листвы, какофония птичьих криков. Видимость десять-двадцать метров. Точно, джунгли!
Разведрота 166-й бригады пробиралась сквозь лес, обходя с севера Бамут. Точнее — уже обойдя. Он остался где-то справа и позади. Рота спускалась к долине реки, вдоль которой шла одна из основных «духовских» дорог, по которой обычно осуществлялись перегруппировки войск дудаевцев.
Передовой дозор углубился в густой орешник на седловине между двух вершин в предгорье Бамута. И здесь, как это часто случается на войне, прямо из пустого кустарника навстречу разведчикам выкатила густая толпа «духов».
В такие мгновения все решают секунды — кто раньше успеет среагировать, вскинуть автомат, упасть на землю.
«Духи» явно не ожидали увидеть здесь русских…
Встречный бой в лесу — жесток и страшен. Встречный бой в лесу — это драка в упор. Это жгучие брызги мозгов на лице из разваленной очередью в упор черепной коробки «духа». Это хриплое дыхание врага, его чесночная вонь. Топот, мат, крики. Вой пуль. Это чьи-то гранаты, прыгающие по склону у ног. И нет времени оглядеться, нет окопа, чтобы спрятаться, нет никакой тактики действий, нет тыла. Только заросли перед тобой, только чьи-то силуэты, мелькающие в них, «кипящая» от пуль листва. Грохот очередей.
Нет разума, нет расчета. Только звериные, реликтовые инстинкты.
Упасть! Развалить густой кустарник впереди очередью. Перекатиться.
Озвереть от ожога чужой пули, проникшей вскользь в бедро.
Рвануть кольцо гранаты и, швырнув ее в сторону, откуда прилетела пуля, метнуться за гнилой пень, что в паре метров слева, и за ним торопливо оторвать от ствола пустой магазин. Рычаговым движением забить полный и, передергивая затвор, вдруг прыгнуть в сторону, почувствовать каким-то шестым чувством летящий к твоей «лежке» выстрел из «граника».
А потом полуоглушенный разрывом, уже поставив на себе крест, смирившись со всем на свете, с пояса, в полный рост рубить очередями кустарник, фигуры, мечущиеся в нем, и пьянеть от этой свободы от жизни, от будущего и прошлого. Орать, не слыша самого себя:
— Вали их, братва!!! Вали «чехов»! Все здесь сдохнете, суки!
…Их было семеро разведчиков против полусотни «духов», вдруг выкатившихся из кустарника навстречу готовому дозору. Можно было залечь, отойти, спрятаться, но слишком велика была ненависть к душманам и слишком долго копилась она в этом изматывающем рейде, и дозор, вместо того чтобы спрятаться, замереть, отойти, пошел в атаку. Растерянные, раздавленные таким напором «чечи» отхлынули, залегли. Но вскоре сообразили, что русских совсем мало, и сами пошли в атаку.
В этот момент чеченский снайпер тяжело ранил пулеметчика Сергея Прибыловского, и уже дозору пришлось занимать оборону, чтобы дождаться своих, торопливо спешащих к месту боя. В этой неразберихе к Сергею кинулся его друг Паша, рядовой разведроты Павел Нарышкин.
— Отходи, Пашка, мне не уйти, — зажимая рану, прохрипел Сергей. Но, не обращая внимания на огонь, Паша взвалил на себя раненого и потащил к толстому стволу поваленного дерева, за которым укрылись разведчики. Перевалил его через ствол и вдруг осел, упал ничком — «духовская» пуля ударила прямо в сердце…
Ему было всего девятнадцать лет, рядовому Паше Нарышкину.
«Нет большего подвига, кроме как того, кто положит душу за други своя», — сказано в Библии. Вечная тебе память, русский солдат Паша!
Потом подошли огневые группы, и «чехи» в панике покатились вниз по склону, оставив на нем пятнадцать своих трупов и горящий танк, который подожгли гранатометчики разведроты. Потом была Победа…Одна на всех — как в песне. И на Пашу тоже…
Комбат из 136-й плакал. Неумело, непривычно, давясь редкими, едкими слезами, выкатывавшимися из его темных кавказских глаз. Комбат был дагестанец. И бригада его была дагестанской, 136-я, сформированная в Дагестане. Воевала с осени прошлого года умело, расчетливо. Почти без потерь. До Бамута…
Батальон комбата блокировал Бамут с юго-востока, и именно здесь зажатые в полукольцо дудаевцы пошли на прорыв.
— …лять, я такое только в кино видел, — почти хрипел, стараясь удержать от рыданий голос, комбат. — Они цепями, как немцы в Отечественную, прут на нас. Обкуренные, орут: «Аллах акбар! Аллах акбар!» А у меня по половине боекомплекта осталось на человека. Рукопашная началась.
Один доктора схватил за плечо: «Ты кто?!» Тот его в упор из автомата завалил, и его самого тут же снайпер «снял». Только вздохнуть успел так тихо-тихо после выстрела. И умер…
Лучше бы я оттуда не вернулся… Андрей погиб. У него только недавно отец умер. Мать еще из больницы не вышла. Все хотела сына увидеть…
Комбат потерял в этом бою четырнадцать человек. Почти все — солдаты-срочники. Мальчишки. Дудаевцы оставили там больше сотни своих трупов… Но легче от этого комбату не было. Он плакал по своим. Пил водку и снова давился слезами…
…Последний раз Костю я видел под Белгатоем в марте, когда он, кривясь от боли, припадая на простреленную ногу, ковылял от привезшей его МТЛБ к «вертушке», куда уже загрузили тело погибшего разведчика, где мычал что-то в промедоловом дурмане обгоревший танкист.
В рокерской косынке с черепами, злой, еще не отошедший от боя, Костя уже из распахнутого люка крикнул братве, загружавшей МТЛБ с красным крестом ящиками с боеприпасами:
— На мое место никого не брать! Не задержусь!
И вот все тот же Костя, в той же косынке и самопальном «разгрузнике» сидел рядом на броне бээмпэшки разведроты. Он не задержался. Наскоро подлечившись, сбежал сюда. Шел наравне со всеми через горы, тащил, как и все, на себе боеприпасы. Бился со встречными отрядами «чехов». Брал Бамут.
— Не могу я уже без них, — кивает Костя в сторону разведчиков, воробьями облепивших броню, — прикипел к братве, к работе этой.
Я же доброволец-контрактник. Здесь мне — по кайфу! Настоящие люди не продадут, не бросят. И враги — что надо. Злые, беспощадные, хитрые. Таких и «валить» приятно. Нет, я здесь своим делом занимаюсь. Чем больше я здесь «нохчей» в землю вгоню, тем легче потом в России будет. Это же зверье. Мы для них никто. Быдло. Вот я и отучаю их от эгоизма…
В кармане «мабуты» Костя таскает зеленый берет и ухо того белгатойского «духа», который убил Костиного друга и которого, в свою очередь, завалил Костя.
Моего земляка Николаича я тоже последний раз видел под Белгатоем. Все в той же заношенной трофейной кожанке он больше похож на таксиста, чем на механика-водителя БМП. Тогда, под Белгатоем, его БМП была уничтожена чеченским ПТУ Ром, а сам он чудом остался жив, выброшенный взрывом из люка. Сегодня он все так же за рычагами БМП. Прошел Дарго, Ведено, Гойское. Теперь вот — Бамут.
Николаич переживает, что давно нет писем из дома. В последнем дочь написала, что приболела. Жена вроде бы должна была лечь в больницу. Помочь надо, а денег им послать он не может по причине полного их отсутствия. Деньги в далекой Твери, откуда, собственно, и набиралась бригада. Чтобы получить их, надо для начала туда вернуться. Только вот когда?
Под утро из леса вернулась разведка, чудом оставшаяся в живых. Там, в лесу, оставшись по вине одного разгильдяя без связи и приборов ночного видения, разведчики до глубокой ночи отлеживались в кустарнике, боясь шевельнуться, а по лесу, буквально в десятке метров, шарились «духи», переметнувшиеся в другой район.
