затаскивают. Я в пылу не сразу понял, в чем дело. А потом оказалось, что к месту падения Садохина от Рухи рванула «Тойота» с «духами» — пленных брать. И со всего размаха влетела в спецназовскую засаду. Всю охрану мгновенно перебили, а одного душмана взяли в плен. И он оказался не кем иным, как начальником штаба «духов», да еще со всеми документами…
В этот момент я второй вертолет увидел. На островке посреди реки. Перелетели. Сели рядом. Часть «двухсотых» загрузили. Ждем. Тут ко мне десантник подбегает: мол, пока улетай. Не всех еще «двухсотых» из железа вырубили. А пули кругом просто как пчелы. Слышу, опять по корпусу замолотили. Я «праваку» кричу: «Может быть, развернемся?» — Он ко мне голову повернул: «Чего?» И в ту же секунду пуля, едва не мазнув его по щеке, попадает борттехнику, сидящему между нами, в челюсть. Тот завалился в салон, кровь хлынула. Я ведомому: «Юра! По мне долбят из «зеленки» с другого берега. Погаси!».
А он на высоте метров шестьсот. С такой высоты разлет снарядов сто метров. А от меня до «духов» максимум сто пятьдесят…
Слышу заход, пустил. Про себя считаю «раз, два…» На пятой «зеленка» аж закипела от разрывов. Ювелирно отработал.
Эх, Юра! Все войны прошел, в таких переделках уцелел. А погиб на земле. В Дагестане под Ботлихом сразу после посадки его «восьмерку» сожгли ПТУРом с горы. Знали, что он Квашнина привез, ловили…
…Вернулись в Баграм. Осмотрели «вертушки» — хана! Редуктор пробит, несколько лопаток компрессора первой ступени выбито. В ремонт! Звоню на КП, а мне командуют: «Бери пару баграмских. Она для тебя уже движки прогревает, и давай за оставшимися!».
Опять прошли по руслу. Сели. И вновь десантура не успела всех достать. «Взлетай, — говорят, — мы тебе ракету дадим! Только ты осторожнее по руслу заходи. Тебя там уже второй раз ДШК обстреливает…» Вот обрадовали…
Взлетел. Нахожусь в зоне ожидания. Время идет. Топливо уходит. Наконец ракета! И здесь меня как заколотило! Страх до самого нутра пробил. Ну не хочу я опять в это пекло опускаться. Не хочу!
Сколько это продолжалось — не знаю. Наверное, пару секунд, а казалось — вечность. А потом начал снижение. Тут уже инстинкт включился. Сел. И началась загрузка. В кабину убитых затаскивают, раненых, оружие, боеприпасы, сами спецназовцы лезут. Все вперемешку, навалом. Перегруз дикий. Взлетал — передним колесом по воде чиркал. Набрал высоту. Меня Павлов запрашивает: «Всех собрал?» — Докладываю: «Всех!» — Он опять: «Всех?» — Отвечаю: «Всех!»…
Сели в Баграме. После осмотра и эту «вертушку» в ТЭЧ на ремонт потащили.
А вечером вернулся на свою точку, захожу в наш «модуль» — и тут меня как обожгло. Одни пустые заправленные койки. Мы с Борей одни во всей комнате. Остальные кто убит, кто ранен…
В эту ночь я так и не уснул.
А утром на построении стоим — экипажи друг другу в затылок, напротив каждого его группа десанта тоже в колонну по одному. Павлов вышел на середину, помолчал, а потом жестко так:
— Да, потери были тяжелы. Но если мы вильнем, струсим — то опозорим память наших павших товарищей. И лучшим нашим салютом им пусть станут залпы наших нурсов по врагу.
Тяжело? Да, тяжело! Но задачу мы выполнять будем!
И по вертолетам!
…Американцы хвастливо называют высадку с вертолетов четырех тысяч десантников в безлюдной кувейтской пустыне во время «войны в Заливе» «уникальной» и «первой в истории авиации», но еще за девять лет до этого наши вертолетчики всего за четыре дня высадили четыре тысячи восемьсот десантников. Причем в сложнейшей горной местности, под плотным огнем ПВО. И это наглядный показатель боевых возможностей наших вертолетов и подготовки наших летчиков.
А всего я в Афгане выполнил 522 боевых вылета и провел в афганском небе 600 часов…
Я не уважаю тех, кто летает с психологией шофера. Пришел на полеты, откатал программу, вылез из кабины, вышел за ворота аэродрома — и забыл о небе. Эти люди в авиации случайные.
Работа летчика — это постоянный поиск нового. Новых тактических приемов, новых маневров, фигур пилотажа. Иногда они становятся результатом долгого поиска, просчета всех возможных вариантов. Иногда наоборот — экспромта. Но всегда за ними глубочайшее знание машины, ее возможностей. Сильных и слабых сторон. И, конечно, мастерство летчика.
Помню, в Афганистане прохожу над ущельем и слышу запрос:
— Я Маяк. У меня десять «трехсотых». Нуждаюсь в срочной эвакуации…
Снизился. Вижу, на вершине хребта наши. Судя по всему, десантники. Начал выбирать площадку для приземления. Чистый вариант «лезвие ножа» — так мы называли площадки на острых склонах. Были еще «кастрюли» — когда садишься как бы внутрь каменной «кастрюли». «Столбы» — плоскость на вершине. «Террасы» — здесь понятно без объяснений.
Наконец нашел площадку. Только начал садиться, как меня поймал нисходящий поток. Ощущение — словами не передать. Все на максимале, а машина стремительно просаживается вниз на скалы. Стенка прямо перед кабиной. Задень лопастями — и все. До дна ущелья больше километра, но до него вряд ли что долетит. Все размажет по скале. Мы просто замерли, пока машина из последних сил боролась с потоком. Секунда, вторая — и вдруг поймали восходящий ветер. Нас, как мяч баскетбольный, швырнуло вверх. Там поймал момент, сбросил шаг винта и плюхнулся прямо на каменное лезвие. Нос с одной стороны над пропастью нависает, хвост — с другой. Движков не выключаю. Начали загрузку раненых. Но чтобы их ко мне поднять, надо почти по вертикали лезть. Одного затащить — целая операция. А их десять. Смотрю на топливомер. И кажется, что он, как секундная стрелка, бежит к нулю. А на борту только половина «трехсотых». Слышу мой ведомый заблажил: «Все. Остаток только до аэродрома дотянуть!» Дал команду возвращаться. Только он ушел, удары по обшивке. Бьют из кишлака, что в километре внизу. Хоть и не прицельно, но попадают. А десантура только за девятым пошла…
Вдруг слышу, кто-то меня запрашивает:
— Кто там сидит?
— Двадцать пятый, — отвечаю.
— Я над тобой. Тебя прикрыть?
— Если сможешь. Я ведомого по топливу увел.
— Понял тебя. Прикрываем…
Смотрю, а это пара «двадцатьчетверок». Они с «бэшэу» (бомбоштурмовой удар) возвращались. Правда, из боеприпасов только снаряды к пушке оставались. Но обстрел прекратился.
…Наконец затащили десятого. Надо взлетать, а мощности не хватает. Можно, конечно, все выжать из движков, но все равно по нормальному не взлетишь. Мощности на этой высоте не хватит. Ну, я прикинул, посчитал в уме и с большим тангажем свалил машину в пропасть. Аж дух захватило. Пока падал — разгонялся до нужной скорости. А потом виражом в сторону. Еще успел напоследок весь боекомплект «нурсов» в кишлак вогнать. Рассчитался за свои дырки.
…Потом такой взлет с падением в пропасть стал обычным приемом для наших летчиков…
Вообще Афганистан вывел нашу вертолетную авиацию на качественно новый уровень. До него на вертолетчиков смотрели как на какой-то «приданный» и даже второстепенный род войск. Афганистан показал, что вертолеты сегодня являются едва ли не самым основным оружием на поле боя. Без вертолетов не проходила ни одна операция. Они вели разведку, расчищали дорогу пехоте огнем, высаживали десант, вывозили раненых, спасали от верной смерти, эвакуируя наши подразделения из-под самого носа «духов».
А сколько Афган дал тактических приемов, новых пилотажных приемов!
Всю первую чеченскую войну меня не оставляло ощущение огромной беды.
Впервые наше оружие било по нашим, российским городам и поселкам. Впервые наши солдаты стреляли по людям, в карманах которых лежали паспорта граждан Российской Федерации, и гибли от пуль своих же сограждан.
При этом армия была просто заложницей. Российские СМИ развернули антиармейский фронт, когда по всем телеканалам на страну реками лилась антиармейская пропаганда.
Сегодня война другая. Как бы сейчас ни изворачивались некоторые СМИ, но сегодняшняя обстановка
