Наверное, поэтому я уже в двадцать один год сел в левую «чашку» командира, хотя тогда стать им, даже в двадцать восемь, считалось удачей. А в двадцать пять я уже стал командиром звена…
Самый тяжелый день? Был такой. Никогда его не забуду. 17 мая 1982 года. Это был первый день пандшерской операции. Было впервые принято решение всерьез штурмовать это ущелье. До этого лишь однажды в него зашла наша рота и в считаные часы была там почти полностью уничтожена.
Со всеми отрогами Пандшер составлял почти пятисоткилометровый труднодоступный горный район, превращенный в огромную крепость. Десятки укрепрайонов и фортов, сотни складов и хранилищ, подземные базы, госпитали, тоннели, фактически полная автономность делали Пандшер неприступным.
Под ружьем душманов было более двух тысяч моджахедов, а ПВО насчитывало около 200 зенитных орудий и пулеметов.
Для ущелья, где максимальное расстояние между стенками составляло один километр, а в большинстве не превышало и нескольких сотен метров — такая плотность ПВО была исключительной, можно сказать, сплошной. Неудивительно, что моджахеды поклялись что никогда нога русского солдата не ступит на эту землю.
К весне 1982 года уверовавшие в свою неуязвимость душманы стали грозой северных провинций Афганистана. Их отряды действовали уже далеко от базовых районов, постоянно расширяя зону влияния. Тогда и было решено провести большую войсковую операцию по разгрому боевиков в их же логове.
Для проведения этой операции на аэродром Баграм была стянута мощнейшая авиационная группировка. Более ста вертолетов «Ми-8», «МТ» и «Ми-24». Фактически сюда перелетели все самые современные вертолеты ограниченного контингента. Кроме них, авиационную поддержку осуществляли полки «МиГ-21» и «Су-17» — основных наших штурмовиков в то время.
Замысел был следующим: с рассветом 17 мая ствольная артиллерия и «Грады» нанесут удары по позициям боевиков. Затем штурмовая авиация «расчистит» площадки для высадки десанта, и после этого начинается высадка десантов силами армейской авиации на господствующие вершины. После того как десантники возьмут их и подавят основные очаги сопротивления, в ущелье должна будет зайти бронегруппа, которая уже завершит наземный разгром противника.
Впервые в отечественной военной истории армейской авиации придавалось такое значение в операции.
Общее руководство вертолетчиками возложили на нашего командира полка Виталия Егоровича Павлова. И это тоже был показатель того, как командование оценивало возможности нашего полка. Но для нас такая «оценка» означала только одно — наши вертолеты будут на самом острие удара…
Неожиданно для себя я получил задачу возглавить поисково-спасательную группу, которая без необходимости не должна была вступать в бой. Честно скажу: этому «назначению» я не обрадовался. И даже усмотрел в этом недоверие к себе. Попытался поговорить с комэском Юрой Грудинкиным, но он только руками развел. Мол, так решили при планировании. И переигрывать все за несколько часов до операции уже никто не будет.
«Ничего, — сказал он мне, — завтра отработаешь в ПСО, а послезавтра я постараюсь тебя заменить…» Это был один из наших последних разговоров…
С рассветом операция началась. Отработала артиллерия, несут удары штурмовики. Наконец в ущелье ворвались вертолетные группы. Одно из ключевых положений в ущелье занимал аул Руха, который был укреплен особенно тщательно. Первую пару «Ми-8» вел мой комэск. На борту «восьмерок» десант спецназа, который должен был блокировать Руху и начать ее зачистку. По замыслу, вертолеты должны были сесть на западной окраине, но с утра была дымка, которая закрывала район, и пара, начав снижение, проскочила район высадки и оказалась прямо над аулом. В первое мгновение «духи» растерялись, но уже через несколько секунд открыли огонь. Прямо по пилотской кабине комэска полоснула очередь «зэушки». Оба летчика были убиты почти мгновенно, и вертолет Грудинкина, не снижая скорости, упал на небольшой остров посреди реки ниже аула. Его ведомый замполит эскадрильи Саша Садохин успел проскочить аул и высадить экипаж ниже по склону. Начал взлетать и здесь увидел, как «зэушка», сбившая ведущего, разворачивается на него. Садохин еще успел довернуться и накрыть ее «нурсами», но тут почти в упор ударила вторая «духовская» зенитка. Корпус «восьмерки» заходил ходуном от ударов снарядов. Петя Погалов вдруг почувствовал, что ручка управления ослабла, он бросил взгляд на командира — залитый кровью Садохин безжизненно повис на ремнях, кабину сразу заволокло дымом, и, чтобы хоть как-то сориентироваться, он открыл блистер кабины, выглянул наружу и увидел, как на вертолет стремительно надвигается склон горы. Инстинктивно он потянул ручку вправо, чтобы избежать прямого удара. А уже через мгновение они столкнулись с горой…
После удара вертолет покатился вниз по склону и загорелся. Каким-то чудом Погалов уцелел и смог прийти в себя до того, как вертолет полностью охватило пламя. Он выбрался из кабины и рывком вытянул за собой борттехника Витю Гулина. Тот уже горел. Еле его загасил.
Вернулся за Садохиным, но огонь уже охватил всю машину…
Я находился выше района боя в зоне ожидания. Видел, как наша группа зашла в ущелье, но за стенами склонов гор ничего не было видно. Только радиообмен помогал ориентироваться в происходящем.
Слышу:
— Горит! «Зеленый» (так называли вертолеты «Ми-8») горит!
— Наблюдаю работу «зэу»! Отработал по ней!
— Горит! «Зеленый» упал и горит!..
Захожу в ущелье. Снижаюсь. Пытаюсь визуально обнаружить, где упал наш вертолет. Проскочил над самой Рухой. «Духи», видимо, после того как сбили пару, не ожидали такой наглости и по мне не сделали ни одного выстрела. Наконец обнаружил место падения Садохина. Подсел. Вдруг вижу, рядом садится мой ведомый Юра Наумов. Я успел подумать: «Ты что делаешь?!».
Ведь главная задача ведомого прикрывать меня с воздуха.
Но времени разбираться уже не было.
Гляжу, ко мне бежит Погалов весь в крови и, как куклу, тащит за собой кого-то в куртке и трусах. Подбегает. А это Гулин. Одежда на нем сгорела. Уцелела только кожаная куртка. Она ему жизнь и спасла. Мы его затащили в кабину и видим, что «носки» и «перчатки» — это кожа с кистей рук и ног, облезшая от ожогов… А Погалов, как в бреду, одно повторяет: «Сашка сгорел! Сашка сгорел!..».
Взлетаю. Поравнялся с Рухой, и вдруг мой «правак» Боря Шевченко кричит: «ДШК! ДШК!» Это он увидел, как на нас разворачивается духовская «зэушка». А я как на ладони. Сто скорость, сто высота. Идеальная мишень! Инстинктивно разворачиваюсь к нему хвостом, чтобы хоть как-то прикрыться, ручку управления «от борта до борта», и слышу только, как будто кто-то, как кувалдой, по корпусу бьет. Мне до этого было известно выражение «смерть в затылок холодом дохнула», но, думал, так, красивая фраза. Но только в этот момент вдруг такой ледяной холод от загривка к затылку пробежал, словно действительно кто-то морозом дохнул…
Как вырвался — не знаю. На инстинкте. В себя пришел уже на высоте. Осмотрелся. Все вроде в норме. Движки работают, приборы основные тоже. Только гляжу, моего ведомого на месте нет. Я его по радио запрашиваю: «Двадцать шестой! Двадцать шестой!» — Тишина. Один! Меня как током обожгло: «Сбили!» А кругом «вертушки» носятся. Где чья — не разберешь. Одни входят в ущелье, другие возвращаются. Толкотня в воздухе. Я в эфир открытым текстом: «Ищите двадцать шестого!» А сам на точку. Раненых отвозить. А на душе кошки скребут. Сел в Баграме и вдруг смотрю, на стоянку мой родной «двадцать шестой» заруливает. Я к нему, чуть ли не с кулаками, а Наумов только рукой машет. Посмотрел, а на его «восьмерке» места живого нет. Дыры в кулак. Это его так над Рухой изрешетили, когда я проскочил. И сел он тогда фактически на вынужденную. Рация разбита, навигация разбита, двигатель поврежден. Топливо самотеком поступало…
Но только отдышались — команда: сменить вышедшие из строя борта на любые исправные и на взлет, за Грудинкиным. При ударе на его борту, оказывается, несколько десантников выжили. Покалеченные, побитые смогли покинуть борт…
На этот раз проскочили к Рухе по руслу реки. Сначала подсели к месту гибели Садохина. Спецназ к этому моменту уже смог его достать. Занесли его на брезенте. А затем смотрю — еще кого-то в чалме
