второго года он обучал курсантов, готовил вертолетчиков. Закончил заочно Высшее военное училище. И в семьдесят третьем поступил в Академию имени Гагарина.
Потом была служба в Закарпатье. Там он впервые вылетел ночью на спасение людей. Разлившаяся река Стрый затопила карьер, в котором велись работы, и посреди бурлящего озера на пятачке полтора на двадцать метров оказались отрезанными от суши четырнадцать человек. Вода прибывала. По тревоге подняли военных вертолетчиков. Ночью в дождь, в сильный боковой ветер Павлов сумел снизиться и упереться передней «ногой», как говорят вертолетчики, в край островка. Не выключая двигателей, замереть в нескольких сантиметрах над водой и втащить на борт всех, кто был на острове. Спустя несколько минут после взлета остров скрылся под ледяной бурлящей водой…
Генерал курит, задумчиво глядя куда-то за окно. За стеклом на белую замерзшую реку, на стрельчатые опоры парковых аттракционов густо сыплет снег, нависает тяжелыми белыми шапками, заметает, забеливает… И в его мельтешении генералу вдруг чудятся белые, выжженные солнцем склоны гор, мелькающие за стеклом кабины, прилепившиеся друг к другу, как ласточкины гнезда, дувалы, матовый упругий диск вращающихся лопостей. И память вновь уносит генерала сквозь годы в далекую азиатскую страну, где по утрам надрывно кричали муэдзины, сзывая правоверных к намазу, где «вертушки» почти царапались брюхами о вершины Гиндукуша, перебираясь через его перевалы и гребни. Где «зеленка» могла в любой момент огрызнуться жалящей очередью ДШК или беспощадным «стингером».
Он навсегда запомнил свой первый боевой вылет.
Информатор сообщил, что за дувалом на окраине одного из кишлаков находятся вернувшиеся с гор на отдых два брата — влиятельные полевые командиры местных душманских банд. На штурмовку взлетели три пары «Ми-8». Ведущим первой был он — тогда командир полка, полковник. До цели чуть больше шестидесяти километров. К кишлаку группа подлетела как раз в самую послеобеденную жару, когда все живое, спрятавшись от солнца в спасительную тень и прохладу, предавалось отдыху.
Быстро сориентировался, отыскал глазами указанный агентом дувал и, резко снизившись, зашел на цель.
«Восьмерка» стремительно скользила над землей, выходя на рубеж пуска «нурсов». Дувал, за которым находились душманы, увеличивался, наползал на блистер. Уже стал различим часовой на крыше — верный признак точности информации. Пальцы легли на кнопку пуска ракет, как вдруг глаза выхватили рядом с часовым маленькую фигурку в пестром ярком халате — девочку лет десяти.
Рубеж пуска!
Часовой, только сейчас заметивший вынырнувшие из-за холмов «вертушки», заметался.
Надо бить! Но девочка?!
Часовой подскочил к ней и, подхватив ее под мышки, буквально скинул с глиняной крыши строения.
Можно бить! Но взрывная волна, осколки?..
И тогда он принял решение. Короткая команда второй паре. А его пара стремительно проскочила над целью, не открывая огня, давая ребенку время отбежать на спасительное расстояние. А через несколько мгновений по дувалу ударили «нурсы» второй пары. Разворачиваясь, заходя вновь на цель, он поймал краем глаза знакомый пестрый халатик, мелькавший в поле, далеко от места штурмовки. «Жива!» — успел еще подумать он, а потом сознание привычно отсекло лишние мысли, сосредоточившись на боевой работе. Залп «нурсов» лег точно в уже обрушенный второй парой дувал. Третья пара сровняла его с землей, разметав руины мощными бомбами…
И еще одна деталь поразила его в том полете. Выходя из атаки, он заметил мужчину и женщину — дехкан, махавших кетменями в поле буквально в двухстах метрах от места боя. Они словно не замечали и не слышали ничего вокруг, однообразно вырубая кетменями пласты рыжей сухой земли…
…Потом были сотни вылетов, штурмовок, эвакуаций, десантирований, но еще много месяцев ему снилась та белая глиняная крыша, часовой и девочка в пестром халате в прицеле «нурсов»…
Может быть, в тот день кто-то там, на небесах, хотел испытать Виталия Павлова. Проверить его духовную прочность.
Можно сколько угодно разглагольствовать о том, что нам нечего было делать в Афганистане, клеймить, называя наших солдат «оккупантами» и «захватчиками», рассказывать сахаровские ужастики о том, как наши вертолетчики расстреливали своих окруженных солдат, чтобы те не попали в плен. Но все это мгновенно становится дешевой ложью перед простой и ясной правдой вертолетчика, отвернувшего в сторону от цели только потому, что на линии стрельбы оказался ребенок.
…Для него афганская война осталась в памяти странной смесью солнца, неба, огня, боли, подвига и… дехкан, однообразно и безразлично махавших кетменями в двухстах метрах от войны. Непостижим Восток…
…Прогоревшая почти до фильтра сигарета обжигает пальцы, и генерал, поморщившись, давит ее в пепельнице. В телевизоре неожиданно возникает знакомый бородатый человек в «пуштунке» — шерстяной шапке. Ахмат Шах Массуд. «Пандшерским тигром» называли его афганцы. Он был, пожалуй, самым грозным нашим противником. Умелым, хитрым, жестким.
Прошло уже десять лет с того дня, как мы ушли из Афганистана, но мира Ахмат Шах так и не получил. Отряды движения «Талибан» теснят постаревшего «тигра», загоняют все дальше в его родовое логово — Пандшерское ущелье — огромную неприступную крепость. Телеэкран крупно показывает его лицо, и генерал смотрит в глаза своего бывшего противника. Глубокие морщины, тяжелый взгляд. «Устал Массуд. Устал…» — Генерал ловит себя на мысли, что с сочувствием смотрит на бывшего врага. О чем думает сейчас Массуд? Озабочен ли он тем, как провести через район, занятый «талибами», караваны с боеприпасами, или тем, где достать хлеб и масло для своей запертой в ущелье армии? А может быть, разговаривая с русским корреспондентом, Массуд гонит от себя горькую мысль, что зря он воевал против «шурави», зря слушался лукавых пакистанских генералов и американских инструкторов. Зря видел в русских врагов ислама. Ведь они ушли, но на смену им пришли безжалостные средневековые фанатики, для которых он, Массуд, всю жизнь воевавший против неверных, сам «кафир» — неверный. И с этими уже не договоришься, как с русскими, не заключишь мир. И эти не строят школы, больницы, электростанции, не раздают муку, соль, сахар, лекарства. А только режут, грабят, вешают. И все «во имя Аллаха», под знаменем пророка. Так кто же тогда настоящий враг его земли?
Генерал смотрит в глаза своего бывшего врага. Неуверенность, страх перед будущим видит он в них. Устал «пандшерский тигр». Постарел. Двадцатилетняя война тяжелым грузом давит на плечи и душу. И во имя чего?
Генерал с сочувствием смотрит на Ахмат Шаха, но нет в нем жалости к нему. Каждый платит по своим счетам.
…17 мая восемьдесят второго — черный день в его афганском календаре. В тот день началась войсковая операция по очистке Пандшерского ущелья от банд Ахмат Шаха. Долгие переговоры с Массудом зашли в тупик. Его отряды вели активные боевые действия против наших войск и местных органов власти. Каждый день приносил сообщения о новых нападениях и засадах. И потому было принято решение разгромить основные базы Массуда.
В тот день вертолетный полк высаживал на склоны ущелья десантные группы. Ведущим первой пары, как всегда, был «ноль двадцать пятый» — командир полка Павлов. Площадка высадки. За борт горохом посыпались десантники, стали разбегаться в стороны, занимать оборону. Саперы быстро разворачивали миноискатели, скручивали щупы. После того как последний десантник прыгнул за борт, «вертушки» резко оторвались от земли и ушли в небо. А на их место уже заходила вторая пара. И здесь с вершины горы почти в упор ударил душманский ДШК. Командир экипажа был убит на месте, раненый штурман еще попытался выровнять машину, посадить ее, но следующая очередь сразила и его. Вертолет рухнул на скалы и взорвался. Его ведомый замполит эскадрильи майор Садохин резко снизился, высадил десант ниже по склону горы и, взлетев, бросился на выручку ведущему. Вертолет и ДШК сошлись в дуэли.
Вертолетчики еще не знали, что Массуд долго готовился к обороне. Не знали о замурованных в бетон и скалы пулеметных гнездах, о выезжающих на платформах из тоннелей турельных установках спаренных
