ярко светятся во мраке, а временами даже к медленным деревьям, но только внутри Бако имелась пустота в форме бури. И она ощущала тесо с бурей, как ощущала его с существом горо.
Воздух напитался электричеством, темные тучи заволокли небо подобно потолку, готовому обрушиться вниз. Куда ни глянь, все было серым: серая вода, серые существа, глядящие в небо удивленно и напуганно. Только Бако по мере нарастания тесо чувствовала возбуждение, восторг, предвкушение. Такое бывает, когда человек находит сообщество близких себе существ. Чувство созревания, вхождения в полноту бытия. Томительно-сладкое безумие. Сейчас Бако ощущала что-то подобное, но во много, много раз сильнее.
Самиш примчались на верхушку холма, где она стояла, и пытались увести ее с собой, чтобы она снова стала Иклой и чтобы тесо с бурей бесследно исчезло. Но Бако сопротивлялась, и Самиш вынуждены были уйти. То, что с ней происходило, было сильнее известных им любовных уз.
Разразилась буря. Великолепная буря, с ливнем и громом, и молнии плясали вокруг Бако. Реки вздулись и вышли из берегов, вода хлестала через сушу, яростно врывалась в жилища людей, снося все на своем пути. Холмы пришли в движение, и живые создания бежали из своих нор и жилищ. Только Бако стояла под дождем на самом высоком холме, а буря, плясала для нее.
Тесо превратилось в нечто. Мы называем это Т'фан. Т'фан играла с миром, распростерлась на полпланеты, охватила своими влажными ладонями холмы и деревья. Буря продолжалась так долго, что все существа решили: больше никогда уже не будет ни солнца, ни сухой земли. Но в один прекрасный день все закончилось.
Самиш собрались все вместе и устало побрели на верхушку холма, чтобы отыскать Бако или оплакать смерть Иклы.
Бако там не было. То, что там находилось, стояло в той же позе, в какой они оставили Бако, — с руками, протянутыми к небу. Она не замечала их устремленными в неведомые дали глазами, а они увидели, что, хотя небо и очистилось, буря все еще была в ней. Крохотные искорки-молнии срывались с кончиков ее пальцев. Ее волосы были опалены.
Они узрели: буря так плотно заполнила ее пустоты, что Бако уже никогда не сможет снова стать Иклой. Они даже не ощущали тесо. Они оставили ее и приготовились к обряду оплакивания.
Т'фан все еще стоит там, ее глаза полны бурями, ее пальцы играют с молниями. Ее волосы сгорели почти начисто. Ей не нужны ни пища, ни вода, и она выглядит — по меркам бури — вполне довольной. Когда обрушивается гроза, люди собираются вокруг нее — и она оживает и пляшет среди них, как будто к ней издалека приехали родственники. А потом Т'фан исчезает, а вместо нее появляется нечто гораздо более великое и более сложное, чему мы не в силах дать имя.
— Ну, и что означает эта история, хотела бы я знать, — выразила недоумение Иша.
— Временами это просто истории, ничего больше, — ответил я.
— Ты так и не рассказал мне, что случилось с Сурьявати после того, как ты сделал еще один глоток зелья и рассказал ей очередную сказку, — сказала Иша, не утруждая себя обдумыванием смысла моего замечания. Она еще не готова согласиться с тем, что не из каждой истории можно извлечь смысл, как не с каждого дерева можно сорвать плод. И не готова признать, что смысл заложен не столько в самой истории, сколько в том, что в повествование вкладывает слушатель. Она так нетерпелива, моя Иша!
Я напрягся.
— Царица была вне себя от горя после того, как ее сын захватил царство и уничтожил своего отца, — сказал я. — Она бросилась в погребальный костер царя. Я не смог спасти ее.
И в этот самый миг я совершенно ясно вижу царицу, ее темные глаза, исполненные тоски и горя. Ее руки с длинными пальцами — поблекшие рисунки хной на ладонях, заживший порез на указательном пальце, вот она поднимает тонкую кисть, чтобы смахнуть с ресниц слезу. И все же в ее взгляде пробивается еще какой-то интерес к жизни. Ее разум вслед за моими рассказами простирается в дальние уголки Вселенной. И в этом огоньке в ее глазах заключена вся моя надежда. Возможно, все, что я нашел, это постоянно повторяющийся отрезок времени — выпавшая из главного потока временная петля, в которую я пойман вместе с Ишей и Сурьявати. Здесь мои истории никогда не закончатся; я никогда не достигну того мгновения, которого с ужасом ждет Сурьявати, а Иша никогда не поймет, кто она такая. Гунадхья останется шепотом у меня в голове, а его связь со мной — все той же тайной.
Вот мы мчимся сквозь небесные просторы — Иша и я, видьядхары иной эпохи, а Сурьявати провожает нас взглядом. Кто здесь рассказчик, а кто слушатель? Мы попались в паутину, которую сами же и сплели. И если ты, слушатель из другого времени и другого пространства, на лицо которого, подобно пене океанского прибоя, легли нити этой паутины, ты, кто подслушал принесенные ветром обрывки чьего-то разговора, если ты сам войдешь в эту историю и заберешь ее в свой мир с его печалями и маленькими откровениями, что тогда станется с тобою? Войдешь ли ты сам в этот круг? Поведаешь ли мне свою собственную историю? Будем ли мы сидеть все вместе — ты, Сурьявати, Иша и я, ощущая внутри себя тесо и свивая смыслы из сюжетных линий повествования?
Я — Сомадева. Я поэт и рассказчик.
Перевел с английского Евгений ДРОЗД
© Vandana Singh. Samadeva: A Sky River Sutra. 2011. Публикуется с разрешения автора.
Критика
Крупный план
Глеб Елисеев. Гигантская книга о гигантах
Автору этой книги так и не присудили Нобелевскую премию. Несмотря на то что он заслуживал ее побольше иных лауреатов… Современному российскому читателю Альфред Дёблин, классик немецкой литературы XX века, известен по экранизированному реалистическому роману «Берлин. Александерплац». Большая часть наследия Дёблина расположена в рамках так называемого критического реализма. И, как отдельная скала в море, высится среди его книг фантастический роман «Горы моря и гиганты».
Именно так, без знаков препинания, пишется название этой книги. «Горы моря» для Дёблина были символом единства природных сил, а «гиганты» обозначали человечество, одержимое стремлением природу победить и преодолеть.
Создававшаяся в 1921–1923 годах и опубликованная в июне 1924-го книга стала творческим экспериментом Дёблина, который пытался доказать и себе, и читателям, что способен создать художественный текст, опираясь исключительно на собственную фантазию, не взяв на вооружение ни исторические источники, ни наблюдения над действительностью, ни личный опыт.
Семисотстраничный фолиант, разделенный на девять книг, не вмещается ни в какие видовые рамки. Специалисты по НФ по сей день спорят, пытаясь «вычислить» жанр книги. Антиутопическая фантастика? Или описание цепи глобальных катастроф, природных и социальных? Или, может быть, просто набор хаотических видений, которые автор стремился превратить в некий связный и обширный текст?
