Даже с учетом выпитого приступ ревности был так неуместен, что у Димы в глазах потемнело от злости.
– А ты на меня голос не повышай! – заорал он. – Тоже мне, супермен! Тебе такая баба досталась, а ты!.. Дурак, вот ты кто!
– А ты все успокоиться не можешь, что она не тебе досталась, да?! Что она меня выбрала? А сейчас своего часа дождался?! – Барышев глыбой наступал на Грозовского, готовый ударить.
– Что ты несешь, идиот?!
– Да я тебя насквозь вижу! Кусок свой урвать хочешь! Ну, и как?! Получается?! Получил уже свое? Как тебе мое место в постели? Впору пришлось?!
Грозовский ударил первым, потому что слушать этот бред не было сил. Врезал по челюсти так, что захрустели пальцы.
– Значит, так разговаривать будем? – Барышев будто и не заметил удара, не пошатнулся, кажется, не моргнул даже. – Хорошо. Я не против.
Он скинул пиджак и закатал рукава рубашки. Дима предусмотрительно убрал с полки рекламный образец дорогого коньяка и встал в боевую стойку.
Надя влетела в «Солнечный ветер», словно на крыльях, и сразу побежала к художникам.
– Вот! – бухнула она на стол Кате стопку эскизов. – Результат долгих раздумий и сомнений!
– Что, выбрала наконец? – улыбнувшись, поинтересовалась Катя.
– Выбрала, – счастливо выдохнула Надя, усаживаясь в глубокое кресло. – До чего уж выбирать не люблю, ужас прям! – пожаловалась она. – Если, например, висит в магазине одна кофточка, синенькая, я ее возьму, куплю и со спокойной душой уйду. А если, не дай бог, еще и красненькая, то тут я изведусь вся!
– Мне бы твои заботы! – засмеялась Катя.
– Ой! Ну ты скажешь тоже! У меня этих забот счас полон рот! Помещение пока нашла для бюро – думала, помру. Теперь это… народ набираю. Тоже с ума сойти! – Надя схватила со стола пару эскизов и начала ими обмахиваться – как бы она ни устала, но состояние окрыленности было вызвано именно этими хлопотами по организации бюро.
– И по какому принципу ты народ набираешь? – заинтересовалась Катя.
– Да я без принципов. Кто работать умеет, того и беру. С этим, правда, тоже морока! Я ж их на вшивость проверяю старым казацким способом – окна предлагаю помыть в бюро. Ну, не целиком, а так, частями. Первый-то раз окна грязные были, а теперь приходится их специально пачкать. Смех один! Вот! – Она протянула Кате эскизы, которыми обмахивалась. – Эти выбрала. Ольга сделала. По дружбе…
– Ольга? – Катя посмотрела на изящный профиль Золушки и вернула эскизы Наде. – Как у нее там дела? С мужем не помирилась?
Надя вздохнула и не ответила – меньше всего ей хотелось кидать сотрудникам агентства такую тему для обсуждения, как отношения Ольги с Барышевым.
– Он, кстати, здесь, – усмехнулась Катя, правильно расценив Надино молчание. – У Димочки твоего уже полчаса в кабинете сидит.
– Кто?! – Надя вскочила. – Барышев?!
– А что, у нее есть какой-то другой муж? – съязвила художница.
Барышев был очень мощным, но Грозовский – трезвым.
Поэтому бой шел с переменным успехом. Его результатом стали сломанный стул, набухающий под глазом фингал у Грозовского и все-таки разбитая бутылка рекламного коньяка.
Димка готовился ответить хуком справа, когда в кабинет ворвалась Надя и бросилась между ним и Сергеем.
– Дима! Сережа! – закричала она, встав в позу рефери – с разведенными в стороны руками – и не давая им подойти друг к другу. – Вы с ума сошли, что ли?!
Грозовский закурил, чувствуя, как саднит кулак и пульсирует боль в висках.
– Дураки! Дураки оба! – всхлипнула Надя.
– Ладно! Я с тобой еще поговорю, – мрачно бросил Барышев и вышел, шибанув дверью так, что с полки слетела какая-то папка…
– Идиот! – фыркнул Грозовский. – К Ольге приревновал меня, представляешь?
Надя, не ответив, выбежала из кабинета.
– И коньяк разбил, псих…
Дима пнул осколки на полу и заорал:
– У одной ступор, у другого – буйное помешательство! А я, я тут при чем?!
Надя догнала Барышева у машины.
– На! – сунула она ему сложенную вчетверо бумажку. – Тут адрес Олин и телефон. Только не звони, она трубку бросит. Сам езжай, может, и удастся тебе уговорить ее.
Барышев развернул бумажку. Жадно вчитываясь в название улицы, номер дома и квартиры, он шевелил губами, словно читая молитву.
– Гад ты самый настоящий, – беззлобно сказала Надя. – Так бы и убила тебя.
– Спасибо, Надюш, – прошептал он, зажимая в кулаке адрес. – Спасибо!
Она махнула рукой и пошла к своему «жуку», глотая подступившие слезы.
Господи, она-то думала, самое страшное – это измена. А самое страшное – не суметь простить, если любишь…
Он надавил кнопку звонка с излишним остервенением, но по-другому Сергей не мог – такой надрыв был в душе, что хотелось не только трезвонить изо всех сил, но и кричать, и колотить в дверь ногами.
Только бы адрес был верным… Только бы она и отсюда не съехала.
Дверь распахнулась, Ольга, увидев его, равнодушно пожала плечами.
– А, это ты…
– Оля…
– Дети спят, – перебила она его. – Подожди меня на улице. Я к тебе выйду.
«Я к тебе выйду!»
Барышев бросился вниз по лестнице, как подросток, перепрыгивая по несколько ступенек сразу.
Она выйдет к нему, она выслушает, и хоть нельзя ее схватить и украсть, можно хотя бы попробовать объяснить, что человек, совершивший такую страшную ошибку и осознав ее всей силой сердечной боли, никогда ее больше не повторит.
Этот убедительный аргумент пришел ему в голову, пока он трезвел, принимал душ, пил кофе и добирался до Ольги на такси.
Этот аргумент был единственным, и он на него очень рассчитывал.
Ольга вышла, когда он докуривал вторую сигарету.
– Я тебя слушаю, – сухо сказала она.
У него пересохло в горле.
– Здравствуй, – еле выговорил Сергей.
– Здравствуй, здравствуй, – небрежно повторила она. – Ты не против, если мы пройдемся? Холодно стоять.
Она подняла воротник шубы и пошла по дорожке, не очень заботясь, следует ли он за ней.
– Оля! – Барышев догнал ее большим неуклюжим прыжком и понял, что напрочь забыл свой убийственный, единственно правильный аргумент… – Я знаю… я понимаю, что прошу почти невозможного… Я тебя умоляю, Оля… Прости меня.
Какими пустыми, какими ничтожными казались ему собственные слова.
– Это все, что ты хотел мне сказать?
– Оля!
Может, все же украсть ее? Раз аргумент так безнадежно забыт…
– Скажи, что я должен сделать, чтобы ты меня простила? Скажи! Я на все готов! Оля! Если бы ты знала, как я мучаюсь. Как мне стыдно, каким мерзавцем я себя чувствую!
Он говорил взахлеб, задыхаясь, и нес такую ерунду…
