– Скажи мне, Камелия.
Она вздохнула:
– Что-то о смерти, грозящей тем, кто потревожит сон Пумулани.
– О смерти? – Его взгляд потемнел от гнева. – Там было слово «смерть»?
– Или какое-то другое слово, – поправилась Камелия, встревожившись, что и так сказала слишком много. – Я действительно не помню.
– Мы должны немедленно сообщить об этом полиции, – решил Эллиот, поднимаясь. – Поверить не могу, что ты за неделю этого не сделала. Не понимаю, как этот болван Кент не настоял на этом. Если бы я был с тобой в тот вечер, полиция уже давно бы занялась поисками негодяев!
– Полиция не должна знать об этом, – возразила Камелия. – О расследовании сообщили бы в газетах, все британское Археологическое общество узнало бы о происшествии. И тогда те немногие его члены, что неохотно оказали мне финансовую помощь, отозвали бы ее, якобы заботясь о моем благополучии. Они к тому же усомнились бы в ценности участка, и это лишило бы меня возможность обратиться за помощью к кому-то еще.
– Они – люди науки, Камелия, – возразил Эллиот. – Их разговорами о проклятии не отпугнешь.
– Этого нельзя знать наверняка, Эллиот. Не думаю, что археологи так уж не верят в проклятия, как утверждают. Мы с тобой оба знаем, сколько произошло странных несчастных случаев по всему миру, когда люди раскапывали священные могилы и сокровища. Все мы в душе порой опасаемся, что можем раскопать то, что лучше бы не тревожить.
– Это на тебя не похоже, Камелия.
– Я знаю. – Она провела пальцами по выцветшему бархату дивана и принужденно рассмеялась. – Не думаю, что пребывание в Лондоне пошло мне на пользу. Порой я чувствую себя здесь совершенно дезориентированной, словно не знаю, кто я.
– Тебя только что выгнали из собственного дома под давлением ужасных обстоятельств, вынудили оставить все, что ты любишь, и остановиться у совершенно незнакомого человека, – вслух размышлял Эллиот, усаживаясь рядом с ней. – Ты могла прийти ко мне и остаться со мной, Камелия, – мягко упрекнул он, взяв ее за руку. – Удивляюсь, почему ты сразу не послала за мной. Но теперь я здесь и подожду, пока ты упакуешь вещи. Ты даже можешь взять с собой Зареба и животных. – С многострадальным выражением на лице Эллиот закончил: – Думаю, со временем я к ним привыкну.
Камелия беспомощно посмотрела на него.
– Я не говорила, что хочу жить у тебя, Эллиот, – пояснила она. – Для меня чужой Лондон, а не этот дом. Тут все очень добры к нам, пока Руперт пугает бедную Дорин только раз в день. Конечно, Оскар мучает милую Юнис, но думаю, что оба тайно симпатизируют друг другу. И хотя Юнис грозится сделать из него бархотку для обуви, когда дело доходит до еды, она первая подкладывает ему лакомые кусочки. Я немного побаиваюсь, что, когда мы вернемся в Африку, ему плохо придется без овсяного печенья и пудинга.
– Неужели ты серьезно? – недоверчиво посмотрел на нее Эллиот. – Камелия, ты не можешь здесь оставаться.
– Почему?
– Во-первых, хоть тебе этого и не хочется, ты должна заботиться о своей репутации, – настаивал Эллиот, видя, что она собирается возразить. – Уверен, ты знаешь, что Кента считают безумным. Ты только посмотри на него: небритый, неопрятный. У него такой вид, будто он только что вырвался из Бедлама.
– Он день и ночь работает над моим насосом, Эллиот, – возразила Камелия, защищая Саймона. – Его способность сосредотачиваться на изобретениях, отбросив все остальное, свидетельствует о поразительной дисциплине и ответственности.
– Это свидетельствует о его одержимости, – возразил Эллиот. – К тому же он весьма сомнительного происхождения. Леди Редмонд нашла его в грязной камере шотландской тюрьмы, куда его посадили за кражу.
– Он был тогда ребенком, Эллиот.
– Ему было почти пятнадцать, Камелия, а это уже почти взрослый мужчина. Поскольку юный хулиган всю свою жизнь провел на улице, хорошо известно, что у него случаются опасные приступы ярости. В тюрьме он так избил надзирателя, что бедняга на всю жизнь остался инвалидом.
– Это мой брат Джек избил надзирателя, – раздался от двери низкий спокойный голос Саймона. – А я просто заблевал его ботинки.
Подняв глаза, Камелия увидела небрежно прислонившегося к дверному косяку Саймона. Измазанные машинным маслом руки сложены на груди, на мятой рубашке чернильные пятна. Саймон был совершенно невозмутим, словно его ничуть не беспокоило, что он застал их в собственной гостиной за тайным обсуждением его отвратительного прошлого. Но его голубые глаза потемнели, в них появился оттенок грозового неба. В них был гнев, но Камелия видела в них и уязвимость.
Ту же мучительную уязвимость она видела в его пристальном взгляде в ту ночь, когда застала его в кабинете.
– Пожалуйста, простите нас, Саймон, – торопливо извинилась Камелия. – Нам не следовало говорить о вашем прошлом.
– Меня это не волнует, – пожал плечами Саймон. Это была ложь, но будь он проклят, если позволит Уикему думать, что тому удалось расстроить его.
– Поскольку вы так интересуетесь, Уикхип, думаю, нужно разъяснить несколько существенных моментов. Прежде всего, леди Редмонд взяла меня из тюрьмы, когда мне было девять, а не пятнадцать. Меня посадили в тюрьму за то, что я забрался в дом и съел целую корзину яблок и выпил бутылку спиртного. Наверное, это было виски, но в те годы я ничего не знал об алкоголе. Яблоки, насколько я помню, были гнилые и грязные, но я три дня не ел, поэтому меня это мало волновало. От спиртного меня совершенно развезло, вот почему хозяева, вернувшись домой, застали меня на месте преступления. Меня бросили в тюрьму Инверари, где все содержимое моего желудка оказалось на башмаках надзирателя. Естественно, это не вызвало у него симпатий ко мне. Мне дали двенадцать ударов плетью и приговорили к тридцати дням тюрьмы и пяти годам исправительной школы. Леди Редмонд появилась в тюрьме приблизительно три недели спустя и подкупила начальника, чтобы меня отдали под ее опеку с тем, что она будет отвечать за мое воспитание. Вы хотите еще что-нибудь узнать?
Камелия смотрела на Саймона, не в силах найти слов. В этот момент она с поразительной ясностью поняла, как мучительно преследует его прошлое. Потому ли, что уродливые раны прошлого так и не зажили, или потому что мир не позволял ему забыть, Камелия сказать не могла.
– Простите меня, Кент, – сказал Эллиот, нарушив затянувшуюся паузу. – Поймите, меня волнует исключительно репутация леди Камелии.
– Конечно, – чуть склонил голову Саймон.
– И я уверила Эллиота, что мне ничего не грозит, – добавила Камелия, пытаясь разрядить напряженность.
– Боюсь, что ты не сознаешь силу лондонских сплетен, – ответил Эллиот. – Но Кент это знает, не так ли?
– Я взял себе за правило не слушать сплетен, Уикхип, – с деланным безразличием сказал Саймон. – У меня много других дел.
– Тогда ваша способность игнорировать их просто восхитительна. Но леди Камелия женщина и не может себе позволить роскоши не обращать внимания на то, что о ней говорят.
– Чепуха, Эллиот, – возразила Камелия. – Ты прекрасно знаешь, что я никогда не обращала на это внимания.
– Это было в Южной Африке. Здесь все по-другому.
– Но я не имею намерения оставаться в Лондоне. Как только Саймон закончит работу, мы отправимся домой.
– Но ты проживешь здесь еще несколько месяцев и должна обезопасить себя от мерзких сплетен и домыслов.
– Мы отправимся в Южную Африку через несколько дней, – вставил Саймон.
– Да? – удивленно посмотрела на него Камелия. Он кивнул.
В ее глазах вспыхнули радостные огоньки. Саймон смотрел на нее, совершенно очарованный. Всю
