Разумеется, одна мысль в голове Франсуа лихорадочно сменяла другую, оставляя беспокойство и смуту. В конце концов он подумал, что если как следует поднажмет, то рано или поздно заработает такие деньги и даже гораздо больше (мысль о работе, как всегда, сделала все и честным, и приемлемым). А сейчас – сейчас он знал, чем ему порадовать Сибиллу, а значит, избавить себя от тягостного чувства вины перед ней. Он купит ей маленький подержанный «Фиат» с крыльями в шашечку, трогательный и наивный, с гарантией на год, выставленный на продажу в гараже по соседству с ними, – покупка, после которой у него еще останется двадцать тысяч, так как театр ему выдал семьдесят. Он представил себе, как обрадуется Сибилла, которая так любила водить машину, но вот уже пять лет лишена этого удовольствия из-за их стесненного положения, и по сравнению с ее радостью все остальное показалось ему настолько несущественным, что больше никакие угрызения совести его не мучили. На своем «Фиате» Сибилла сможет ездить к себе в редакцию, к черту, к дьяволу, в Нейи, по всем своим журналистским надобностям, а по вечерам в ресторан, чтобы поужинать с ним и с друзьями, а по воскресеньям за город, – словом, он подарит Сибилле одно сплошное счастье. Вот только как ей объяснить, откуда у него вдруг появилась возможность делать ей такие необыкновенные подарки? Особенно после того, как он так по-дурацки всем плакался, что не способен заработать даже на необходимое? Ни в чем нельзя забегать вперед – погоришь и на плохом, и на хорошем, и самоуничижение подведет, и непомерные притязания.
Франсуа довольно долго искал Муну в театре и в конце концов выяснил, что она уже ушла. Не попрощавшись, вообще не сказав ему ни слова после их такой оригинальной беседы с Бертомьё, будто из Бальзака или Куртелина. Исчезновение Муны несколько раздражило Франсуа: она что, держит его за этакую литературную прислугу, наемного писаку, который подпишет любой контракт, лишь бы он сулил выгоду?..
Билетерша посоветовала ему поискать госпожу Фогель в баре напротив, и он последовал ее совету. Муны там тоже не было. Однако, к его удивлению, она только что была там и ушла совсем недавно, выпив на прощанье рюмочку с хозяйкой, – еще одна неожиданность, – прежде чем уехать на своей машине, о чем сообщила Франсуа сама хозяйка с тягучим родезийским акцентом.
Франсуа пытался разозлиться на Муну всерьез, но не мог. «Глупость и ничтожество», – твердил он себе, как только вспоминал ее, но тут же слышал ее тихий, детский голосок, и он успокаивал его и заставлял улыбаться. «Ты такой красивый, – говорил голосок. – А почему ты смеешься? Тебе что, не говорили этого? Разве ты не знаешь, до чего у тебя соблазнительная ямочка над верхней губой»… и еще, и еще, все в том же духе. Франсуа тогда останавливался, словно от внезапного приступа слабости, и чувствовал, что смешон до безумия. Чувствовал, что молод, красив и ужасно смешон. И любим, да, любим, по-другому не скажешь…
Глава 12
Сибилла насвистывала, напевала, бегая чуть ли не бегом по коридорам издательства. Она спешила – спешила без особых причин, просто чувствуя, что ей необходимо спешить. Чувствуя, что ей нужно очень спешно что-то наладить в своей жизни, вернуть ритм, то ли свой собственный, то ли работы, то ли вообще жизни, хотя она не понимала, что разладилось в житейском потоке. Сбой, по логике вещей, должен был произойти у Франсуа, потому что она всегда жила в его ритме. А ведь как хорошо они жили все последнее время: весело, приятно, складно, его радовало все, что исходило от нее, ее радовал их совместный лад, и она не отделяла своей жизни от их общей. Если говорить точнее, – но Сибилла затруднялась точно определить эту особенность Франсуа, – в нем не было того тайного опасения, настороженности, подспудной слежки, доводящей порой до бесчувствия, всего того, что делает каждое дыхание любви подозрительным, что невольно превращает каждого влюбленного в могучего воителя и ревнивого стража своей любви. Поэтому им и жилось хорошо, но любовь трудное и совсем не ровное чувство. Сибилла уверилась в этом, любя Франсуа, но сейчас дело было не в неровностях любви, а в том, что ее любовь была встревожена явно ощутимым разладом, сменившим только что царившую между ними гармонию, в которой ей так хорошо жилось. Франсуа-возлюбленный, Франсуа-любовник, Франсуа- единомышленник – все было налицо: он был чуток к каждому ее желанию, к словам, к наслаждению. Она не могла сказать, что ей чего-то недостает – ей недоставало всего. В общем, кто-то в ней или что-то в ней очнулось и насторожилось.
В том, что с Франсуа что-то творилось, Сибилла знала точно, она звонила ему из Мюнхена и не дозвонилась ни ночью, ни рано утром, на кресле лежал незнакомый светло-голубой свитер – не женский – мужской, два или три раза Франсуа подходил и тут же обрывал разговор по телефону – всему этому она не придала бы никакого значения, если бы Франсуа не вел себя так неестественно. Дело в том, что он совершенно не умел врать, и его неловкость невольно привлекла ее внимание к тому новому, неизвестному, что внезапно появилось в их жизни. Чтобы избавить его от неловкости, ей приходилось в нужную минуту зажигать сигарету или менять тему разговора. Неспособность Франсуа ко лжи даже растрогала бы Сибиллу, но сейчас она была в угнетенном состоянии, и ее неуверенность и тревога только возрастали.
«Ох уж эти мужчины!» – вздыхала в таких случаях ее лучшая подруга Ненси, удручая этим еще больше: расхожие сентенции не успокаивали, а только раздражали усталую Сибиллу.
Обычно, если все обходилось без осложнений, Сибилла уходила из редакции часов в семь. И в зависимости от обстоятельств, влияющих на перемещение парижских пешеходов, садилась на автобус, метро или такси. В этот день осложнения были: Сибилла битый час отстаивала репортаж, который ей казался куда остроумнее другого, так что домой она добралась только часам к одиннадцати. Она миновала арку, потом прошла положенные несколько метров от ворот до их аллейки и в потемках наткнулась на что- то огромное, что, мешая проходу, перегораживало пятачок перед их дверью, тот самый пятачок, где они собирались сначала ставить коляски для детей, а потом инвалидные коляски для самих себя, а пока складывали дрова для камина и еще много чего другого, и куда их соседка в самом деле ставила колясочки своих многочисленных невесть от кого нагулянных малышей на протяжении восьми лет, пока не уехала с латиноамериканцем, к крайнему изумлению всех соседей. С тех пор их пятачок пустовал. И вдруг… Нет, это же надо было кому-то так обнаглеть – занять их пятачок! Все знают, что тут лежат их дрова зимой, их цветочные горшки летом и еще всевозможные велосипеды, на которых время от времени пытается передвигаться Франсуа. Конец этих транспортных средств неизменно плачевен из-за их полной несостоятельности с точки зрения механики, но Сибилла бывает счастлива, так как ей всегда грезится кровавая катастрофа.
Короче, больно ударившись коленкой о неожиданное препятствие, Сибилла пнула его еще разок и окончательно охромела. Она как раз чертыхнулась сквозь зубы, когда на пороге появился смеющийся Франсуа – Сибилла видела только его силуэт в желтом квадрате света из кухни: этакий черный дьявол из низкопробного ужастика.
– Что случилось? Из-за чего ты собираешься разбудить весь дом? – спросил он, подхватывая ее под руки, так как из-за резкой боли в щиколотке она не могла сделать ни шагу.
– Не задавай глупых вопросов! – сердито отозвалась Сибилла. – Кто посмел поставить сюда свою машину? Какой наглец?! – громко возмущалась она, подняв негодующий взор к верхним окнам.
– Не жди, что кто-то откроет окно и крикнет: «Это я!» – урезонил ее Франсуа. – Идем скорей домой! Мне так жаль твою ножку…
– Ты тут совершенно ни при чем, – отозвалась она, с облегчением усевшись и сняв туфли.
Сибилла села в кресло возле кровати, а не улеглась немедленно в постель только потому, что совершенно неожиданно увидела у себя на тумбочке совершенно неожиданную бутылку: стало быть, сон на неопределенное время откладывался.
– Шампанское? – изумилась она, указав подбородком на бутылку, и невольно улыбнулась: шампанское всегда рождало в ней ощущение праздника, хотя она не понимала, что они будут праздновать сегодня.
– За твою ножку и за твою терпеливость, радость моя! – сказал Франсуа. – Хотя шампанское было предназначено, чтобы отметить что-то совершенно другое.
– Другое – это машина? – внезапно осенило Сибиллу.
На одной ноге она подскакала к окну, оглядела машину и, потрясенная, снова уселась в кресло.
– Из соседнего гаража? «Фиат», выставленный в витрине на углу. Как тебе это удалось?
– Ты лучше скажи, он тебе нравится?
– Он – чудо! Я влюбилась в него, как только его выставили.
– Я это знал.
