Тут она по-настоящему разозлилась. Она обвиняла меня в том, что я заставил ее маленького друга давать ей ложную информацию, обозвала меня «эмоциональным шантажистом», чем очень меня удивила. Я так и не понял, кого я шантажировал, ее или Маласи.
– Он уже расплатился с тобой за все, – продолжила она. – Игра закончена.
– Мне от тебя ничего не было нужно, только невмешательство в мою жизнь, – отрезал я, – но ты не можешь оставить меня в покое.
– Ах да, твоя драгоценная личная жизнь! Да меня здесь не было целых восемнадцать лет!
– Да, тебя здесь не было, но с первого же года ты делала снимки со спутников. Ты думала, что я не узнаю об этом?
Она покраснела – от стыда, но не от раскаяния. Она была готова ударить меня.
– Я думала, что ты хотел умереть, Хэл.
– И какое тебе до этого дело?
Она с возмущением посмотрела на меня, я отвернулся.
– Послушай, – сказал я, – мы с тобой друзья, и во многом мы таковыми и останемся, но для меня будет лучше, если я не стану о тебе беспокоиться, а тебе будет лучше не беспокоиться обо мне. Вот и все, что я могу сказать по этому поводу.
Она усмехнулась.
– Каждый раз, когда я смотрю на тебя, ты отворачиваешься. Ты знаешь об этом?
– Я свершил свое благое деяние. Две пули в Мерка. Теперь я на пенсии, все остальное я предоставляю вам, – сказал я, глядя ей в глаза и натянуто улыбаясь.
– Да, ты всегда так говоришь. Но ты вмешиваешься в нашу жизнь, и нас это не устраивает.
– Когда это я вмешивался в вашу жизнь? Назови хоть один случай.
– Вчера. Ты взломал систему.
Она была уверена, что я отключил Маласи и разрушил систему безопасности ГВР. И я все понял. Все встало на свои места. Она могла приехать только по двум причинам, и если дело не в романтических переживаниях, значит, дело в другом. Я всегда этого опасался и надеялся на это одновременно.
– Ладно, угомонись, – велел я ей и, убрав с дивана какие-то вещи, предложил присесть. – Расскажи, что я сделал, по-твоему.
– Ты хочешь сказать, что это не ты?
– Просто расскажи, что произошло. История про то, как из Маласи пытались сделать жареный бекон, меня не разволновала: мастерство, с которым это было сделано, производит впечатление, но Мал – слишком ценная программа, чтобы кто-то мог захотеть его смерти, а мне он дорог не меньше моего мичиганского тигра. Зато та часть рассказа, в которой Вашти и Шампань, наконец, открылись в истинном свете как две негодяйки, мне очень понравилась.
– Как приятно это слышать, – ухмыльнулся я, но она отмахнулась от меня обеими руками.
– Это не игрушки!
– Скажи честно, разве эта парочка не заслужила того, что получила?
– Может быть, это верно, но как же их дети? Ты даже не представляешь, что там сейчас происходит. Девочки испуганы, раздражены и растеряны. Они неуправляемы сейчас.
– И у них есть на то причины, – заметил я.
– Может, и так, но ты настроил их против матерей, и в том не было бы ничего страшного, будь они взрослыми, но они еще дети, им нужны родители. Нравится нам или нет, но Ваш и Шам – их единственные родители.
«Да, она права», – подумал я.
– Ну, скажи, что тебе наплевать на них, – выговаривает она. – Тебе безразлично, что с ними будет, что и я тебе безразлична, а будущее тебя и вовсе не интересует. Ты видишь не дальше своего носа. Ты занят лишь собой, своим диким королевством и своими переживаниями.
– Похоже на правду, – согласился я.
– Зачем ты это сделал, Хэл? Что ты хотел этим доказать?
– Последи за Большим Виспером, – подмигнул я ей.
– Большим Виспером?
Я показал на тигра, встал и направился к выходу.
– Куда ты?
– Поискать ответ, – ответил я.
ДЕУС
Ты вырезаешь из дерева нечто, что лишь отдаленно напоминает лебедя, когда он стучится в дверь – ему нужно с тобой поговорить. Ты открываешь, и он что-то такое говорит о честности. Ты делал это или нет? Да или нет? Ты поднимаешь руки: «Это не повторится, господин полицейский», – но ему не смешно.
Ты с радостью сообщаешь ему, кто, что, где и почему, но не говоришь, как, потому что четыре из пяти – это уже перебор. Пусть сам догадается, как. Его больше всего интересует «почему», и это прекрасно, потому
