– Меня здесь не будет, – сказала я.
– Где же ты будешь? – спросил Люк.
– Наверно, я поеду на несколько дней к моим родителям.
– Когда вы вернетесь?
Это спросила Франсуаза.
– Через две недели.
– Доминика, я перехожу с вами на «ты»! – вдруг сказала она. – Мне надоело говорить вам «вы».
– Давайте все перейдем на «ты», – сказал Люк улыбаясь и направился к проигрывателю. Я проследила за ним взглядом и, обернувшись к Франсуазе, увидела, что она смотрит на меня. Обеспокоенная, я ответила на ее взгляд, только бы она не подумала, что я избегаю смотреть ей в глаза. Она коснулась моей руки с легкой и грустной улыбкой, все во мне перевернувшей.
– Вы... то есть ты, напишешь мне открытку, Доминика? Ты еще не сказала мне, как там твоя мама.
– Хорошо, – сказала я, – она...
Я остановилась, потому что Люк поставил пластинку, которая постоянно звучала на побережье и разом все напомнила. Он не оборачивался. Я почувствовала, что мысли у меня пришли в полное замешательство от этой пары, от музыки, от снисходительности Франсуазы, которая не была снисходительностью, от чувствительности Люка, которая тоже не была чувствительностью, – короче, от всей этой мешанины. В эту минуту мне по-настоящему хотелось сбежать.
– Мне очень нравится эта вещь, – сказал Люк спокойно.
Он сел, и я поняла, что он ни о чем таком не думает. Даже о нашем горьком разговоре о пластинках- воспоминаниях. Просто эта мелодия пришла ему на память два-три раза, и он купил пластинку, чтобы от нее отделаться.
– Мне она тоже очень нравится, – сказала я.
Он поднял на меня глаза, вспомнил и улыбнулся мне. Он улыбался так нежно, так откровенно, что я опустила глаза. Но Франсуаза закуривала сигарету. Я растерялась. Такая ситуация даже не была фальшивой, потому что, мне казалось, достаточно поговорить об этом, чтобы каждый высказал свое мнение спокойно, со стороны, как если бы все это его не касалось.
– Пойдем мы на этот спектакль или нет? – сказал Люк. Он повернулся ко мне и объяснил: – Мы получили приглашение на новый спектакль. Можем пойти втроем...
– О! Конечно, почему бы и нет?
Мне недоставало только добавить с глупым смехом: «Конечно, только этого нам и не хватало!»
Франсуаза отвела меня в свою комнату, чтобы примерить на меня одно из своих пальто, более подходящее, чем мое. Она надела на меня одно или два, велела мне повернуться, подняла воротник. В тот момент, когда она обеими руками придерживала воротник, я засмеялась про себя: «Я в ее власти. Может быть, она меня задушит или искусает». Но она ограничилась улыбкой.
– Вы в нем немного утонули.
– Это верно, – сказала я, думая не о пальто.
– Мне надо увидеться с вами, когда вы вернетесь.
«Вот оно! – подумала я. – А если она попросит меня больше не видеть Люка? Я это смогу?» И сразу ответ: «Нет, не смогу!»
– Я ведь решила заняться вами, одеть вас как следует и познакомить с вещами, куда более интересными, чем эти студенты и библиотеки.
«О боже, – подумала я, – это не тот момент, не тот, когда нужно это говорить!»
– Так как же? – повторила она, поскольку я молчала. – В какой-то степени я нашла в вас дочь. – Она сказала это смеясь, но очень мило. – Но если эта дочь с характером и чрезмерно интеллектуальна...
– Вы слишком добры, – сказала я, напирая на слово «слишком». – Не знаю, что мне делать.
– Не мешать, – сказала она смеясь.
«Я попала в осиное гнездо, – подумала я. – Но если Франсуаза так меня любит и предлагает мне видеться, я буду часто видеть Люка. Может быть, я ей все объясню. Может быть, ей это немножко все равно после десяти лет брака».
– Почему вы так хорошо ко мне относитесь? – спросила я.
– Вы принадлежите к людям того же типа, что и Люк. Натуры не очень счастливые, которым суждено искать утешения у тех, кто, как я, рожден под знаком Венеры. Вам этого не избежать...
Мысленно я воздела руки к небесам. Потом мы отправились в театр. Люк разговаривал, смеялся. Франсуаза объяснила, что вокруг за люди, кто с кем и т. д. Они проводили меня до пансиона, и Люк непринужденно поцеловал мне руку. Я вернулась несколько обескураженная, заснула, а на следующий день уехала к родителям.
Глава 2
Но Ионна была серая, а тоска нестерпимая. Не просто тоска, а тоска по кому-то. Через неделю я вернулась. Когда я уезжала, моя мать вдруг очнулась, спросила меня, счастлива ли я. Я заверила ее, что да, мне очень нравится юриспруденция, я много занимаюсь и у меня хорошие друзья. Успокоенная, она снова ушла в свою меланхолию. Ни на одну секунду – в отличие от прошлого года – я не почувствовала желания поговорить с ней обо всем. Да и что ей сказать? Решительно, я постарела.
В пансионе я нашла записку от Бертрана, который просил позвонить, как только я вернусь. Он наверняка хотел выяснить отношения – я не очень доверяла деликатности Катрин, – и в этом я ему отказать не могла. Итак, я ему позвонила, и мы договорились встретиться. В ожидании я записалась в университетскую столовую.
В шесть часов мы встретились с Бертраном в кафе на улице Сен-Жак, и мне показалось, что ничего не произошло, что все начинается снова. Но когда он поднялся и с серьезным лицом поцеловал меня в щеку, я вернулась к действительности. Я трусливо пыталась принять легкомысленный и безответственный вид.
– Ты хорошо выглядишь, – сказала я искренне, а в голове пронеслась циничная мыслишка: «К сожалению».
– Ты тоже, – коротко сказал он. – Я хочу, чтобы ты знала: Катрин мне все рассказала.
– Что все?
– О твоей поездке на побережье. Я тут кое-что прикинул и думаю, что ты была с Люком. Так это или нет?
– Так, – сказала я. (Я была тронута. Он не злился, а был спокоен и немного грустен.)
– Ну так вот: я не из тех, кто делится с другими. Я еще люблю тебя настолько, чтобы не придавать этому всему значения; но не настолько, чтобы позволить себе роскошь ревновать и мучиться из-за тебя, как весной. Ты должна выбрать.
Он выпалил это одним духом.
– Что выбрать? – Мне стало скучно. Люк был прав, я не думала о Бертране как о главной проблеме.
– Или ты больше не видишь Люка и у нас все продолжается, или ты его видишь и мы останемся добрыми друзьями. Больше ничего.
– Конечно, конечно.
Мне абсолютно нечего было сказать. Он как будто повзрослел, обрел солидность; я почти восхищалась им. Но он больше ничего для меня не значил, решительно ничего. Я накрыла рукой его руку.
– Я в отчаянии, – сказала я, – но ничего не могу поделать.
– Нелегко это проглотить, – сказал он.
– Я не хочу тебя мучить, – повторила я, – и я действительно терзаюсь сама.
– Но это не самое трудное, – сказал он как бы самому себе. – Вот увидишь. Когда все решено, тогда уже не страшно. Плохо, когда цепляются.
Он вдруг повернулся ко мне:
– Ты любишь его?
– Да нет же, – раздраженно сказала я. – Не в этом дело. Мы очень хорошо понимаем друг друга, вот и все.
– Если тебе станет тоскливо, помни, я здесь, – сказал он. – А я думаю, что станет. Вот увидишь: Люк – ничто, этакий грустный умник. И все.
Я подумала о нежности Люка, о его смехе – какая меня охватила радость!
