интересом следившие за действиями их хозяина.
Иогачн стоял неподалеку от толстой веревки, протянутой через всю комнату на уровне человеческого роста. На веревке был привязан худой, взъерошенный кречет. Голова кречета то и дело падала книзу, но, как только она касалась крыла, Иоганн ударял тонким хлыстом по веревке. Птица судорожно вздрагивала, пытаясь расправить связанные крылья, шипя и кося налитые мукой и ненавистью глаза. Борзые смотрели на хозяина, ожидая только его жеста, чтобы одним прыжком покончить с измученной птицей. Обессиленный кречет потерял равновесие и свалился с веревки, повиснув на тонкой цепочке. Борзые вскочили, но Иоганн повелительным взглядом заставил их лечь. Рукой, одетой в перчатку из толстой кожи, он поднял кречета и поставил его на веревку. Снова бессильно опускающаяся голова, снова удар хлыста по веревке.
В комнату вошел слуга.
– Неизвестный монах просит вашу милость принять его, – доложил слуга.
– Отправь на кухню, пусть накормят, и проводи с богом, – ответил рыцарь, не оборачиваясь.
– Он говорит, что не нуждается в пище телесной. Он хочет видеть вас…
– Гони его прочь! – прикрикнул Рейхенберг, еще раз поднимая повисшую птицу.
Но слуга не уходил. Помявшись у дверей, он добавил:
– Монах предлагает купить у него какой-то перстень и ладанку…
– Что? – Иоганн резко повернулся. – Перстень и ладанку?
– Да, – ответил слуга, – кажется, так сказал этот монах.
Иоганн быстро надел на птицу колпачок и бросил хлыст.
– Скорее проведи его наверх и вели…
– Уже ничего не нужно, ваша милость, – произнес появившийся в дверях грязный, оборванный монах. – Осмелюсь смиренно просить благородного рыцаря здесь взглянуть на…
Монах протянул на ладони перстень и ладанку, согнувшись в низком поклоне, и бросил быстрый взгляд на слугу.
– Иди! – приказал Иоганн. – И пусть никто не входит, пока я не позову.
Едва закрылась дверь за слугой, как Рейхенберг опустился перед монахом на колени. Быстрым движением монах благословил Иоганна и, не ожидая приглашения, устало опустился в кресло, покрытое медвежьей шкурой.
– Встань, рыцарь фон Рейхенберг! – сказал он повелительно.
Перемена, происшедшая в поведении этих людей, была поразительна.
– Мы недовольны тобой, – сказал монах. – Два года назад ты высказал желание взять под свою опеку юного схизматика, прибывшего из русских земель, с тем чтобы подарить нашей святой церкви верного слугу. Юноша оказался незаурядным, на что я уже обратил внимание здешнего архиепископа. Однако ничто еще не свидетельствует о его готовности служить нашему делу. Что для этого сделано тобой, рыцарь?
– Если будет позволено, – начал Иоганн с неожиданным, не свойственным для него смирением, – я могу предъявить некоторые документы.
Он вынул из стола папку и положил перед монахом.
– Вот записи некоторых лекций с примечаниями и рассуждениями самого Франциска. А вот расписка, полученная мной от одного немецкого купца, честного католика. – Иоганн протянул расписку, обвинявшую Георгия в воровстве кружев.
Монах взглянул на расписку.
– Это заслуживает похвалы. Пусть бумага ждет своего времени. Но этого мало. Слишком мало, рыцарь! Что ты можешь рассказать о вашем профессоре Глоговском?
– Он пользуется любовью схоларов, – ответил Иоганн.
Монах усмехнулся:
– Похвальная наблюдательность… Они создали вокруг себя целую общину. Не сегодня завтра он будет проповедовать свои воззрения всей молодежи. К чему ведет это?
Иоганн молчал.
– Среди них и опекаемый тобой Франциск. Что сделано для того, чтобы спасти юношу от их губительного влияния и умерить его гордыню?
Монах вдруг замолчал, уставившись на птицу, сидевшую под колпачком.
Кречет еле держался на веревке, вздрагивая и боясь сорваться. Монах подошел к нему. Птица почувствовала его приближение и слабо зашипела, не имея сил поднять клюв.
– Что сделало эту птицу послушной? – спросил монах.
– Отсутствие пищи и сна… – начал объяснять Иоганн.
– Страх! – перебил его монах. – Страх и постоянное напоминание о высшей силе. Власть высшего существа, способного дать, отнять, запретить… И длительные мучения, смиряющие гордый дух неразумного творения господа.
Монах взял Иоганна за руку и подвел к птице.
– Смотри, рыцарь, и пойми, что должен ты делать ради святого нашего дела…
Новая жизнь началась для Георгия. Он почти ни с кем не встречался и даже стал пропускать беседы у Глоговского. Теперь он весь день проводил у стены сада. Положив в условленное место записку, затаив
