Хранители

неделю после вселения в дом Айны в его паспорте появилась и шалинская регистрация по постоянному месту жительства. Так что претензий к его документам не было. Любопытным он говорил, что приехал из Ведено, что его дом разбомбило, семья погибла, он давно хотел переехать, и все такое. Словом, обычная история: все, кто приезжают в Шали, рассказывают примерно одно и то же.

Впрочем, ни местные жители, ни милиция в любом случае большого интереса к Мансуру не проявляли. Может быть, потому, что его пару раз видели беседующим с кадыровскими бойцами; те по-братски обнимали его и жали ему руку. А лишний раз связываться с кадыровцами или даже с их приятелем никому не хотелось.

Соседи относились к новоприбывшему осторожно и с опаской. Если бы родители наших мальчиков узнали, что те ходят в гости к Мансуру, мальчиков ждал бы разнос. Поэтому Лёма и Мовлади посещали дом Айны, соблюдая все меры предосторожности и предельную конспирацию. Они не входили в ворота, а всякий раз перелезали через ограду в сад, когда по дороге никто не шел и не ехал. Дверь дома Мансура по вечерам была открыта. Мальчики находили хозяина делающим намаз или готовящим пищу на кухне. Иногда Мансур читал, или писал, или разговаривал с кем-то по мобильному телефону.

Новый друг встречал мальчиков сердечным саламом, усаживал на ковер, учтиво спрашивал о делах. Вообще он разговаривал с ними как со взрослыми, как с равными себе, и мальчикам это не могло не нравиться.

Они не сразу решились прийти. “За” голосовало любопытство. И еще, пожалуй, дерзкое желание самоутвердиться наперекор родительскому мнению. Потому что, конечно, страх перед родителями голосовал “против”. Старшие не отпустили бы своих детей в кадыровцы, а в боевики не отпустили бы тем более. И в ваххабиты. А слухи о том, что Мансур ваххабит, оказались не пустой болтовней.

Это было странно, но Мансур, нисколько не опасаясь, с самой первой встречи начал проповедовать Мовлади и Лёме. При том что слово “ваххабит” было теперь едва ли не самым страшным ругательством, а кадыровцы обещали снести башку всякому, от кого будет хотя бы самую малость пахнуть ваххабизмом. А уж кадыровцы-то должны знать, как он пахнет: многие из них сами еще недавно были ваххабитами.

Однако Мансура никто не трогал. Кадыровцы вроде бы даже с ним дружили. Наверное, мальчики могли бы заподозрить неладное, но их все это не слишком беспокоило. В их книжке-раскраске мира и боевики, и кадыровцы были закрашены одинаковым цветом: цветом оружия, насилия, власти. Цветом успеха и силы. Цветом, который манил и дурманил, звал к другой жизни, к спасению от задавленного быта, испуганных обывателей и глупого родительского дома.

У Мансура на все были ответы. Когда Мовлади стал говорить о несправедливости в жизни, о том, что подонки купаются в деньгах, а нормальный человек часто живет в бедности, Мансур закатил глаза и произнес: “О те, которые уверовали! Воистину, многобожники являются нечистыми. И пусть они не приближаются к Заповедной мечети. Если же вы боитесь бедности, то Аллах обеспечит вас богатством из Своей милости, если пожелает. Воистину, Аллах — Знающий, Мудрый”.

О чем бы ни начинал рассказывать Мансур, он заканчивал аятом из Корана, в котором правоверные призывались к оружию, к участию в священной войне. Слово “ваххабизм” при этом не произносилось никогда. Мансур говорил об исламе, об истинных мусульманах, и только. Но мальчики, конечно, понимали, что это и есть ваххабизм.

Одним осенним вечером Мансур и мальчики сидели на закрытой веранде дома Айны и пили зеленый чай из фарфоровых пиал. На улице моросил дождь, дождь шелестел по желтеющей траве и листьям, как ворох тараканов, сыплющихся из темной ваты облаков, с неба, напоминающего старый матрас. На улице развезло хлюпающую глину, замазало грязью дороги и тропки. Там было мокро и неуютно.

Под лампочкой, освещавшей веранду, вились запоздалые насекомые, еще не убитые осенними холодами. Лампочка струила желтый купол сухого и теплого света. У вершины купола клубился рой обреченной мошкары, под роем склонили головы над пиалами с чаем мальчики и Мансур.

Лёма поставил пиалу на стол и спросил:

— Мансур, откуда такое слово — “ваххабизм”?

— Его придумали неверные.

— Но все-таки?

Мансур задумчиво погладил свою бороду и вдруг заговорил важно и торжественно — словно читал по книге:

— Мухаммад ибн Абд-эль-Ваххаб родился в 1703 году в аравийском городе Уяйне, в семье улемов, просвещенных богословов рода Ааль аш-Шейх. В десять лет он уже знал весь Священный Коран наизусть и проник в его смыслы. Мухаммад ибн Абд-эль-Ваххаб, мир ему, не создавал никакой новой религии или секты. Он лишь восстановил ислам в его первоначальной коранической чистоте. Поэтому только неверные называют истинных мусульман сектой ваххабитов. Это они, так называемые мусульмане, в действительности являются сектой, так как следуют не Пророку и Священному Корану, а своим “святым”, поклоняются не единому Аллаху, а камням и гробам.

— Ставят памятники бывшему муфтию, — поддакнул Мовлади.

Мансур посмотрел на него молча. Потом открыл зеленую книжку на странице, заложенной листочком бумаги, и произнес:

— Истинный мусульманин должен прежде всего соблюдать таухид, единобожие, не почитать никого и ничего, кроме Аллаха. Истинные мусульмане, которых язычники называют ваххабитами, сами зовут себя муваххидунами, монотеистами, или единобожниками. Муваххидун не путешествует на поклонение к гробам, даже к гробу в Медине, не использует при молитве четки, не носит шелка и золота, не курит табак. Свое тело и душу муваххидун отдает джихаду, священной войне за веру…

Когда Мовлади и Лёма покинули дом Айны, было уже совсем темно. И дождливо. Поэтому они выходили через калитку, не таясь. Лёма относился к проповедям Мансура очень серьезно. Насупившись, он произнес:

— Я решил. Я тоже буду… муха… мува… муваххидуном!

— Ваххабитом?

— Муваххидуном! Мансур же все объяснил сегодня.

— И как ты себе это представляешь?

— Ну… буду соблюдать все ограничения.

— Какие, Лёма? Курить ты и так не куришь. Хаддж в Медину тебе не светит. В Мекку, впрочем, тоже. Золота у тебя нет. Ты и так ваххабит. О, извини, муваххидун! Все мы тут… муваххидуны.

Лёма разозлился:

— Но если ты ничему не веришь и ни с чем не согласен, почему ты продолжаешь ходить к Мансуру, сидишь, киваешь, поддакиваешь?

— Лёма, я не знаю, что будет после смерти и будет ли вообще что-нибудь. Но в этой жизни, чтобы быть человеком, нужна власть, нужны деньги. Родители хотят, чтобы я закончил школу. Хорошо, я закончу. А что дальше? Институт? Но даже если поступлю, родители не смогут кормить меня еще пять лет. Значит, меня заберут в армию, а потом я буду работать на консервной фабрике грузчиком или на стройке мешать бетон лопатой. Ни одна приличная девушка не пойдет за меня. Я женюсь на старой жьеро, вдове, а мои дети проклянут меня после моей смерти как неудачника и выбросят труп на помойку.

— Ну и картинку ты нарисовал, — Лёма не смог удержаться от улыбки.

— Беда в том, что это правдивая картинка…

— А причем тут Мансур?

— Да все очень просто. У ваххабитов богатые спонсоры, арабские шейхи. Там можно хорошо заработать. А нет, — сдамся Кадырову под очередную амнистию, и он возьмет меня в свою гвардию, как всех бывших боевиков.

— Некоторых бывших боевиков берут не в гвардию, а в Чернокозово — в лагеря и тюрьмы, братишка.

— Можно подумать, что сидеть дома безопаснее, чем воевать в горах! Да и Мансур поможет. Не зря