что до дому мне так далеко. И денег на такси нет. И кроссовки мои дырявые. И где-то маячит начальник, размахивая кулаком. В любом случае эта мысль молнией пронеслась у меня в голове. И раздался настоящий раскат грома. Я вздрогнул от неожиданности. И подумал, почему бы мне не одолжить денег у старика? Конечно, я быстро вернуть не смогу. Но… Почему бы старику их не дать мне надолго? В конце концов, за одну вещь он может прожить полгода. В худшем случае. В лучшем – гораздо дольше. И я загадал, если он мне их даст, все у меня будет хорошо. Если нет… Я не успел подумать, что будет в другом случае. Или побоялся. Но сознательно или бессознательно мои слова опередили мои мысли.
– Вы не могли бы мне одолжить некоторую сумму? – выпалил на одном дыхании я.
И вновь раздался грохот грома. И я не услышал ответ. И торопливо продолжил.
– Это ненадолго. К тому же я обязательно отдам. Я очень щепетилен в этом вопросе. И порядочен. И я сам ненавижу брать в долг и презираю людей, кто берет. Но сами понимаете, сейчас такие обстоятельства, что оставаться щепетильным и порядочным слишком большая роскошь, а в некотором роде и риск. Для жизни. А мне бы хотелось все же стать перед выбором: морщины или борода. Вы понимаете?
Я говорил торопливо, с каким-то швейцарским, то ли лакейским акцентом, глотая слова. Мои глаза лихорадочно блестели, руки слегка дрожали. Я чувствовал, как у меня поднималась температура. Какая ирония судьбы. Я спрятался здесь, чтобы не заболеть. Но, похоже, именно здесь заболевать начинаю. А лекарства нынче такие дорогие. Неизвестно, но возможно, что дождь пошел бы на пользу, словно холодный душ, и я бы смог только закалиться. Как мы несовершенны. Как не умеем делать правильный выбор. И, как правило, выбираем самое легкое и безопасное. И не угадываем, где поджидает нас опасность, а где спасение.
И третий раскат грома. Тишина. И внятный голос старика. Мне показалось, он даже не хрипел. Голос звонкий, ясный, почти молодой. Впрочем, это такое короткое слово, чтобы определить какой голос:
– Нет.
– Но почему? Почему, черт побери!
– Вы кстати упомянули черта, – усмехнулся старик. – Именно он теперь прыгает в ваших глазах. Еще маленький. Но все равно чертик.
– Почему, – я попытался взять себя в руки. Но руки слишком дрожали, чтобы возможно было себя в руки взять.
– Вы должны успокоиться, молодой человек! О, я вижу, вы дрожите. Похоже, у вас поднимается температура. Как это дурно. В гостях и заболеть. Неужели я такой нерадушный хозяин. Ну что ж, попытаюсь исправить эту ошибку. Знаете ли, я не люблю ошибаться. Горячий чай с медом, смею надеяться, спасет эту столь щепетильную ситуацию.
Старик скрылся в подсобке, там, где была его кухня. Я слышал какие-то шорохи, стуки, шипение, звон посуды. Я прикрыл глаза. Но ни о чем больше не думал. Мне было плохо. Моя голова была пуста, как волейбольный мяч. И в нее ударялись только посторонние звуки из кухни.
– Вот! – торжественный голос старика вывел меня из дремы.
Я открыл глаза и увидел перед собой толстый, фаянсовый самовар. Из душничка размеренно и важно шел пар. Старик аккуратно взгромоздил на конфорку самовара маленький, расписанный золотом, чайничек. И поставил перед моим носом такую же золотистую чашку с блюдцем.
– Мы вас сейчас быстро вылечим, – уверенно заявил он. – Знаете ли, чаепитие это не просто ритуал семейного быта, – старик разлил ароматный чай по чашкам. – Это гораздо глубже. Это философия. Это гармония. И это нравственное здоровье. А вы пейте, пейте. Прямо из блюдца. Так вкуснее. И вы, возможно, тогда поймете меня. Кстати, именно этот самовар был изображен на картине Кустодиева «Купчиха за чаем».
Я нахмурился. Мне было не до Кустодиева и тем более до какой-то купчихи. Судя по ее румяной толстой здоровой физиономии, она в деньгах не нуждалась. В моей голове настойчиво крутилась, как белка в колесе, одна мысль. Во что бы то ни стало взять у старика в долг. Мне позарез были нужны деньги.
– Кстати, я тоже слишком щепетилен и порядочен, чтобы никому в долг не давать, – старик шумно хлебнул из блюдца – Я живу прошлым. Я им дышу. Оно мое настоящее и мое будущее, как ни парадоксально это звучит. В моем прошлом презирают должников. Я не люблю презирать. Я слишком считаю себя порядочным человеком, чтобы во мне поселилось такое непорядочное чувство, как презрение. И я себя от подобного чувства оберегаю.
– А для чувства жалости тоже считаете себя слишком порядочным? – выпалил я, так и не притронувшись к чаю.
– Смотря к кому. К другим или себе? Себя жалеть это уже не просто непорядочность, а невежество и падение. Вы же упасть не желаете? Вы для подобного желания слишком умны.
Умен. Я облизал пересохшие губы. Еще как умен. Дрожащими руками я попытался закурить сигарету, но, перехватив взгляд старика, тут же спрятал руки в карманы штанов. Лицо мое по-прежнему пылало. Ноги подкашивались. Перед глазами поплыли мутные круги. Мне казалось, что я сейчас рухну. Я все списал на температуру, на болезнь, которая меня настигла именно здесь, где не было дождя. Я не хотел признаваться себе, что физическое недомогание всего лишь самозащита, вернее, защита от моих преступных мыслей, подсознательных желаний. Или их результат.
И словно из склепа раздался приглушенный голос антиквара.
– Что такое деньги, молодой человек? Жалкие бумажки, не более. А в моих руках вечность! Разве я вам могу одолжить вечность! И как вы мне ее будете возвращать? Днями, годами, веками? О, нет! Это просто невозможно! Я прожил не одну жизнь, молодой человек! Потому что в моих руках были эти вещи! Я мог с ними разговаривать, спорить. Мог выбросить на помойку и сжечь. А мог просто продать! Все было в моей власти. Я создал общество этих вещей! И сам стал этим обществом! Его президентом и его народом. Его палачом и его благодетелем! Его преступником и его судьей! И идея этого общества – я сам! Великолепная идея…
Лицо старика исказилось, глазки сузились, голос понизился до зловещего шепота.
– Что такое люди? Ничто! Потенциальный прах! Существа, совершающие сделку с землей. Они пользуются благами земли в рассрочку. Пока живут. А потом их земля забирает. Превращает в удобрения. Для новых потенциальных смертников, разве не так? Даже гении, подумайте, даже гении! Кто они! Та же толпа! Пусть не такая многочисленная, ну и что? Удобрение для истории! Толпа гениев! Которые всего лишь являются инструментом для создания шедевров, орудием для сотворения вечности! Которой могу обладать лишь я! И только вещи ни от кого не зависят! И земля не в силах их уничтожить! Как и породить! Они творение рук человеческих, человеческого ума и таланта. И пусть не моего! Но я сумел возвыситься над людьми благодаря их вещам! Пусть я не написал ни одного стихотворения, не изобрел летательный аппарат и не совершил подвига! Мне это не нужно! Это сделали за меня другие! И неплохо, скажу я вам, сделали! Что ж. Слава им. И вечный покой им. Земля щедрая. Она нам еще подарит гениев и героев. Она хорошо удобряется.
В моих висках пульсировало. Мне казалось, удары слышны на всю комнату. Он просто сумасшедший. Просто сумасшедший. Нет, пожалуй, хуже. Сочетание безудержного безумия и рассчитанной логики. Это редко и это невероятно. А он утверждал, что не гений. Поторопился с выводами. Я не видел, как играл артист Гайдебуров. И возможно ли сыграть такое. Чем был этот, сидящий передо мной старик.
– А вы пейте, пейте чаек. Ароматный, с листиком мяты, прямо от купчихи Кустодиева, – голос старика резко изменился, стал ласковый, нежный, добрый. Не голос, а голосок. Не вой ветра, а журчание ручейка.
Я зажмурил глаза. И почему-то залпом выпил остывший чай, как водку. Только бы он от меня отделался. И вдруг почувствовал острую боль. От боли открыл глаза. Кровоточил палец. Видимо я порезался о треснутую чашку. Даром ей столько лет! Но мутные пятна исчезли. И комната предстала в таком ярком, отчетливом цвете, словно только что здесь прошел дождь. И мне показалось, что все это ненастоящее. Это бутафория, декорации, сцена. И эти парики, и пистолеты, и ручки с позолоченным пером, и пожелтевшие книги, и дырявые зонтики. Все это не история, а подделка под нее, и не стоит принимать это за истину, и не стоит воспринимать это серьезно. Если это всего – лишь кукольный театр, в котором вещи всего лишь маленькие модели больших вещей. Мне показалась, что комната покачнулась, словно палуба корабля. И Ярослав Гашек резко хлопнул дырявым зонтиком и мне подмигнул. И я услышал скрип стального пера по бумаге – это записывал свои эмоции Ржешевский. И Виктор Серж старательно заводил ключом часы своей
