Я услышал хихикающий тоненький голосок Лютика.
– Еще перед кем-то согрешил. Кто этот Даник? Нужно запомнить…
И я провалился в пропасть. Там, в низине, шумел густой темный лес. Я всегда думал, что лес растет наверху, ближе к солнцу. Неужели я ошибался? В яме возвышались сосны, пахнущие терпкой смолой, иголки которых кололись, как острые копья. Приглушенно пели лесные птицы. А наверху, над моей головой, у края стоял настоящий Ростик. Он смеялся. И я протянул к нему руку.
– Вытащи меня отсюда.
– Зачем? – он пожал плечами.
– Я не должен расплачиваться за тебя или за тебя жить. Я даже любить за тебя не могу.
– А кто тебе сказал, что не можешь? И разве тебе плохо?
Я огляделся. Леса уже не было. В низине стояли столики, на них бронзовые подсвечники. Я взял со столика бокал вина и залпом выпил.
– Разве тебе плохо? – спросил сверху Ростик.
– А тебе было плохо? – ответил я вопросом на вопрос.
– Ты лучше знаешь, – пожал плечами Неглинов.
– Что с тобой происходит? Где ты? – вдруг спросил я.
– Не знаю. Это можешь знать только ты.
– Странно, уже совсем не пахнет лесом. И птицами не пахнет. Все ушло, Ростик? – я жадно вдохнул воздух. В воздухе приторно запахло лютиками.
– Наверно.
Вдруг я увидел, что наверху стоит не Ростик, а я. И закричал. И стал бить кулаками по песочной стене.
– Ты не имеешь права! Ты не имеешь права быть там! И почему? Там должен быть я! Там я! И там мое место!
– Нет, ты – здесь. По собственному желанию. И не все ли равно?
– Пожалуйста, отпусти меня, вернись! Я не хочу здесь жить! Я хочу туда! Где жил и где жить имею все права. Ты же ничего не имеешь!
Мой двойник смотрел на меня сверху глубокими задумчивыми глазами, взметнув густые брови, его лицо было покрыто щетиной, его руки были мозолисты, а тело покрыто коричневым деревенским загаром. Где-то вдали стояли его родители. А вокруг шумели многовековые сосны, пели соловьи, и на могиле костюмерши расцветала сирень.
Я сидел на полу посреди ночного клуба, где дымились сигареты, лилось вино, пьяно хохотал Лютик, развязно обнимая очередную подругу. Слышался звон бокалов. А за столиками все шептали на ухо друг другу, что настоящая фамилия режиссера не Горлеев, а Подлеев.
– Здравствуй, Ростик, – крикнул он мне сверху. – Тебе протянуть руку?
– Нет, – хрипло ответил я. – Уже все кончено. Или все начинается, я еще не знаю…
Я больно ударился головой о стол и наконец-то очнулся. Мой мимолетный сон ушел с облаками сигаретного дыма. Среди облаков стояла Лида. Я долго, мучительно вглядывался в ее красивое лицо, чтобы понять, правда ли это. Она ли это. И почему она так вдруг, непрошено, явилась из прошлого. Я ошибся. Она была всего лишь настоящим. Это ее я так беззаветно, так преданно любил тысячу лет назад в Сосновке. Это ради нее я предал свой дом, своих друзей и свою собаку. И все же она была из настоящего.
– Вам плохо? – встревожено спросила она.
Видок, похоже, у меня был еще тот. Бледен, как мел, безумный взгляд, дрожащие руки. Спрашивать, плохо мне или нет, было излишне.
– Да, спрашивать, похоже, излишне. – Она слегка прикоснулась к моей дрожащей руке. – Я вижу, что плохо.
Черт побери, она по-прежнему умела озвучивать мои мысли.
Она молча помогла мне подняться и, взяв под руку, повела к выходу.
– Ее зовут Лида! – кричал мне вслед пьяный Лютик. – Ей не очень везет в кино. Но с поклонниками у нее все в порядке!
Лида вывела меня на улицу. Осенний промозглый ветер с дождем вскружил голову, ударил в нос так, что я захлебнулся. И опьянел еще больше. Мне стало совсем худо. Лида открыла дверцу серебристого автомобиля, кое-как меня усадила и даже участливо прикрыла ноги пледом.
«Господи, неужели она меня узнала?» – вертелась в моей голове единственная трезвая мысль. Неужели? Ну конечно, иначе зачем бы она пыталась меня спасти от этого угарного дыма, от этих лживых насквозь людей. Она меня узнала. Ну и хорошо. Ну и слава богу. Наконец-то кончится этот кошмар. Лучше уж угодить в тюрьму за присвоение чужого имени, чем жить безымянным. И разве сейчас я не в тюрьме? Просто нет железной решетки, а, впрочем, разве ее нет, и разве меня не бьют железными прутьями? Бьют так, что я теряю собственное имя, свою настоящую биографию, себя самого, в конце концов. Господи, как хорошо, что кончился этот кошмар. И как хорошо, что она меня узнала.
– А я вас узнала, – подтвердила, как всегда, мои мысли Лида, когда автомобиль плавно сдвинулся с места и легко поплыл по влажному асфальту, как гондола.
– Я очень рад, – пролепетал я.
– Хотя у вас видок еще тот. – Она рассмеялась, продемонстрировав ровные, безупречные зубы. – Пожалуй, не сразу можно догадаться.
– Да, раньше я был совсем другим. – Я старался говорить внятно. – Тогда все было другим. И мне было лучше.
– Еще бы. Трезвому всегда лучше. Хотя пьяные так не думают. Но вы, похоже, уже трезвеете. Так что…
– Так что, несмотря ни на что, я очень рад нашей встрече! – Я даже попытался изобразить галантный поклон, но не рассчитал и ударился башкой о панель приборной доски.
Лида рассмеялась. Она была прежней Лидой. Слегка высокомерной и смешливой. Которая когда-то хотела открыть для меня новый мир. И похоже, теперь попытается спасти меня от этого нового мира. Я был неслыханно за это благодарен. И я ей простил сразу все. Даже свой утерянный дом.
– Я тоже очень рада нашей встрече. – Она слегка повернулась и погладила меня по плечу. – Хотя хотелось, чтобы все произошло по-другому. Но раз так… Не все в нашей власти.
– Зато в нашей власти сегодняшний вечер. – Я, похоже, постепенно уже приходил в себя. – И в нашей власти говорить друг другу «ты». Мы имеем на это право.
Лида слегка повернула ко мне голову. Эта нежная кожа, эти лучистые зеленые глаза. Она казалась мне похожей на всех моделей. И она была единственной.
– Я знала, что ты другой. Что ты совсем, совсем другой. Если бы ты знал, что мне за это время пришлось пережить, сколько унижений и сколько предательств! – Ее голос дрогнул. – Но я знала, чувствовала, нет была уверена на все сто, что мы с тобой встретимся, иначе и быть не могло. Эти вечные Эдики, окружающие меня…
Я не выдержал и рассмеялся, насколько позволяло мое состояние.
– А еще есть Лютики и Бины, и много-много других…
– Ты о чем? Впрочем, я понимаю. Они есть. И все они бессмысленны, как эта мокрая после дождя дорога. Проезжаешь в одну секунду – и ничего не остается. Но ты… Ты другой. И я это поняла. И мне для этого столько пришлось пережить.
– Мне тоже.
Я вспомнил побег из Сосновки, роковую встречу с Ростиком, свою собаку, которая меня не простила, и сирень, совсем молоденькую, полыхающую маленькими фиолетовыми огонечками на могиле Марианны, моей костюмерши и бабушки Лиды. А еще скрипучую калитку, колыхающуюся от ветра, и ее заунывный плаксивый скрип в ожидании Лиды. Мне так хотелось ей все рассказать! Что пережил, и зачем все это переживал. Мне так хотелось, чтобы она наконец-то меня поняла. Она поймет, иначе и быть не может. Потому что она уже давно все поняла. С тех пор как осталась без меня. И не нужно будет ей ничего объяснять. Хотя у нас впереди целый вечер и целая ночь, и как знать, сколько у нас еще впереди.
– Лида. – Я прикоснулся ладонью к ее шее, длинной, теплой. И она встрепенулась. Она любила меня
