– Теперь мы имеем пять, – заливался Джордж. – Предложит ли кто-нибудь шесть?
Он посмотрел на меня, но я покачал головой, и корзиночка ушла за пятерку.
– Почему вы так поступили? – возмутилась Линда Бейли своим смахивающим на ржание шепотом. – Вы могли продолжать торг!
– Честное слово, я приехал сюда не для того, чтобы в первый же вечер помешать какому-то мальчишке купить приглянувшуюся ему корзиночку. А вдруг здесь замешана девушка? Она могла сказать, как узнать ее корзинку.
– Но Нэнси – не его девушка, – заявила Линда Бейли, сразу разочаровавшись во мне. – У нее вообще нет парня. Она будет обижена.
– Вы сказали, что это Болларды. Не те ли, что поселились на бывшей нашей ферме?
– Они и есть. Старики у них неплохие. Но два их парня! Ужасные дети! Все девушки их боятся. Ходят на танцы, сквернословят и вечно навеселе.
Я взглянул в другой конец зала: троица по-прежнему наблюдала за мной, и у всех на лицах был написан триумф. В городе я был пришельцем, и они посмеялись надо мной, перебив покупку. Глупость, разумеется, самоочевидная, однако в таких городишках маленьким победам и поражениям – за неимением больших – придают преувеличенное значение.
«Боже, – подумал я, – ну зачем было встречаться с этой женщиной? Появление Линды Бейли всегда предвещало неприятности, и с тех пор она ничуть не переменилась. Вечно лезет не в свое дело, а это не приводит к добру».
Корзиночки быстро распродавались, оставалось уже совсем немного. Джордж устал, и торговля шла вяло. Я подумал, что, может быть, следует все же купить какую-нибудь – дабы продемонстрировать, что я здесь не пришелец, что я вернулся в Пайлот-Ноб и собираюсь пожить здесь.
Я огляделся по сторонам, но Линды Бейли нигде не обнаружил. Скорее всего, она ушла, разочаровавшись во мне. При мысли о ней я ощутил легкое раздражение. Какое она имела право требовать, чтобы я защищал дочку священника, какую-то неизвестную мне Нэнси, от невинных, скорее всего, – или, по крайней мере, бесплодных – замыслов неуклюжих деревенских парней?
Оставалось только три корзинки, и Джордж взял одну из них – маленькую и без всяких украшений. Подняв ее, Дункан завел свою аукционерскую песенку.
Прозвучало два или три предложения, кто-то дал три с полтиной; я поднял цену до четырех.
От задней стены кто-то выкрикнул: «Пять!»; я посмотрел в том направлении – все трое по-прежнему были там и скалились, глядя на меня; сроду не видывал таких гнусных и злобных шутовских ухмылок.
– Шесть, – сказал я.
– Семь, – бросил средний в этом трио.
– У нас уже есть семь, – объявил Джордж, несколько озадаченный, поскольку это была самая высокая цена за весь вечер. – Услышу ли я семь пятьдесят? Или кто-нибудь даст восемь?
Какое-то мгновение я колебался. Я был уверен, что первые предложения исходили не от этой троицы. Они вступили в торг после меня. Им хотелось поиздеваться, и все присутствующие понимали это.
– Восемь? – спросил Джордж, глядя на меня в упор. – Услышу ли я восемь?
– Не восемь, – ответил я. – Десять!
Джордж сглотнул.
– Десять! – воскликнул он. – Услышу ли я одиннадцать?
Он бросил взгляд на троицу у стены. Те ответили лишь свирепыми взглядами.
– Одиннадцать, – сказал Джордж. – Она стоит одиннадцать. Неужели никто не поднимет еще на доллар? Услышу ли я одиннадцать?
Одиннадцати он не услышал.
Заплатив деньги и получив свое приобретение, я взглянул туда, где подпирала стенку троица парней. Их там уже не было.
Встав в сторонке, я открыл корзиночку и на лежащем сверху листке бумаги прочитал имя дамы, которую предстояло сопровождать на обед: Кэти Адамс.
8
В холодном и влажном вечернем воздухе ощущался легкий аромат первой сирени – отдаленный намек на благоухание, которое неделей позже тяжелыми волнами накатит на улицы этого маленького городка. Налетавший с реки ветер раскачивал фонари на перекрестках, заставляя метаться по земле отбрасываемые ими пятна света.
– Я рада, что все кончилось, – сказала Кэти Адамс. – Я имею в виду школьный вечер; да и учебный год тоже. Однако в сентябре я вернусь.
Я взглянул на шедшую рядом девушку, и она показалась мне совсем другой, вовсе не похожей на особу, встреченную утром в магазине. Она сотворила что-то с волосами, и учительская внешность куда-то пропала – так же бесследно, как исчезли с ее лица очки. «Защитная окраска, – подумал я, – она напускала на себя строгий вид, чтобы выглядеть так, как надлежит учительнице, чтобы соответствовать представлениям общины. Позорище, – сказал я себе, – поди догадайся, что под учительской личиной кроется прелестная девушка!»
– Вернетесь? – переспросил я. – А где же вы собираетесь провести лето?
– В Геттисберге.
– В Геттисберге?
