В сущности, я и сам не знал, о чем беспокоюсь. В этом неестественном мире одно место было ничуть не хуже любого другого. В действительности я никуда не шел, а просто блуждал по кругу. По словам Дьявола, Кэти находилась в безопасности, вернувшись в нормальный человеческий мир, однако он ни словом не обмолвился о том, как вернуться туда другому человеку, – вдобавок, я был совершенно не уверен в правдивости его слов относительно Кэти. Он был слишком коварен, чтобы ему можно было доверять.
Добравшись до конца оврага, я вышел в долину. Передо мной лежала Тэйнтаунская дорога. Неподалеку от нее виднелись здесь и там бивачные костры. В темноте я налетел на нечто теплое, поросшее шерстью – и оно фыркнуло на меня. Я отпрянул, но тут же понял, что передо мной лошадь, привязанная к перекладине уцелевшей изгороди.
Лошадь повела ушами и мягко, тихонько заржала. Вероятно, она долго простояла здесь и была испугана – я ощутил, как обрадовалась она появлению человека. Лошадь была под седлом, а на месте ее удерживала накинутая на перекладину уздечка.
– Привет, коняга, – сказал я. – Соскучился, приятель?
Лошадь неуверенно пофыркивала; я шагнул к ней и похлопал по шее. Повернув голову, она ткнулась в меня носом.
Отступив, я огляделся, но никого поблизости не заметил. Тогда я отвязал уздечку, перекинул ее через лошадиную шею и неуклюже забрался в седло. Похоже, ей это понравилось.
Тэйнтаунская дорога оказалась загромождена множеством фургонов, но я пробрался между ними, никем не замеченный, а потом направил лошадь на юго-восток, и она пустилась бежать легкой рысцой.
На пути мне встречались небольшие группы тащившихся куда-то людей, однажды пришлось объезжать артиллерийскую батарею на марше, но постепенно движение становилось все разреженнее; потом я достиг, наконец, Балтиморской заставы, миновал ее – и лошадь понесла меня прочь от Геттисберга.
16
Как и следовало ожидать, в нескольких милях от Геттисберга дорога кончилась – так же, как там, в горах Саут-Маунтин, когда мы с Кэти оказались перенесены сюда, и шоссе бесследно исчезло, оставив вместо себя лишь наезженные тележными колесами колеи. Балтиморская застава, Тэйнтаунская и все остальные дороги и, может быть, сам Геттисберг были не больше, чем декорацией для батальной сцены, и стоило мне покинуть поле битвы – надобность в них тут же исчезла.
Как только дорога пропала, я оставил всякие попытки выбирать маршрут, позволив лошади идти куда заблагорассудится. Не зная, куда направиться, я предоставил лошади сделать выбор вместо меня. В конце концов, никакой определенной цели у меня не было. Мне просто казалось, что лучше убраться подальше отсюда.
И вот теперь, трясясь в седле теплой и звездной летней ночью, я впервые с тех пор, как оказался в этом мире, получил возможность поразмыслить. Я восстановил в памяти все, происшедшее после того, как я свернул с автострады на извилистую дорогу, ведшую к Пайлот-Нобу; я задавался множеством вопросов – обо всем, что случилось потом, но готовых ответов не находил. Когда это стало окончательно ясно, я осознал, что ищу ответы исключительно затем, чтобы спасти собственную человеческую логику, и понял всю бесплодность этих попыток. В свете всего, что я теперь знал, не было оснований считать, что человеческая логика – это инструмент, которым можно будет пользоваться и впредь. Я вынужден был признать, что единственно возможное объяснение можно было почерпнуть лишь из соображений, изложенных в записках моего старого друга.
Итак, существует некий мир, в котором, между прочим, я сейчас нахожусь, мир, где сила-субстанция воображения (что за неуклюжий термин!) становится исходным материалом, из которого может быть создана новая материя – или ее видимость, или даже новая ее концепция. Некоторое время я ломал голову в поисках формулировки, способной исчерпывающе описать и объяснить ситуацию, сведя всяческие «может быть» и «если» к приемлемому соотношению, но это была безнадежная затея, и чтобы покончить с ней, я в конце концов просто подобрал подходящий ярлык – Воображенный Мир. Это было трусливым отступлением, но, возможно, впоследствии кто-нибудь подберет лучшее определение.
Итак, вот он, этот мир, выкованный из всех фантазий, всех самообманов, всех легенд и волшебных сказок, всех измышлений и традиций человеческой расы. И в этом мире обитают – бегают, прячутся, крадутся – все существа, которые могли быть созданы воображением всех вечно занятых умов легкомысленных приматов – с того самого момента, как первый из них появился на свет. Здесь (каждую ночь или только в канун Рождества?) проезжает в своих запряженных оленями санях Санта-Клаус. Где-то здесь (каждую ночь или только в канун Дня Всех Святых?) на каменистой горной дороге погоняет свою клячу Икебод Крейн, отчаянно пытаясь достичь волшебного мостика раньше, чем Всадник Без Головы сможет швырнуть в него тыкву, притороченную у седла [подробности этой леденящей душу истории можно почерпнуть в новелле американского писателя Вашингтона Ирвинга (1783–1859) «Легенда о Сонной Лощине»]. Здесь крадется по кентуккийским лугам с длинным ружьем на плече Дэниел Бун [Бун Дэниел (1734–1820) – один из первых американских поселенцев в Кентукки, был среди инициаторов захвата индейских земель; но в данном случае гораздо важнее, что он стал популярным персонажем американского фольклора]. Здесь бродит Песчаный Человек, и танцуют джигу на коньке крыши отвратительные, ухмыляющиеся существа. Здесь повторяется (лишь в особых случаях? или длится всегда?) битва при Геттисберге – но не та, что была в действительности, а рыцарское, великолепное, галантное и почти бескровное представление, каким по прошествии времени и рисуется оно в общественном сознании. А возможно, здесь происходят и другие битвы – из тех великих и кровавых, значение которых со временем не теряется, а растет. Ватерлоо и Марафон, Шилох [Разыгравшаяся 6 апреля 1862 года близ города Шилоха в Тенесси битва – одна из самых кровопролитных в истории Гражданской войны: обе сражавшихся стороны вместе потеряли в ней 24 тысячи человек. Сейчас на этом месте организован Национальный военный парк], Конкорд-Бридж [близ Конкорд-Бриджа, неподалеку от Бостона, 19 апреля 1775 года произошло самое первое сражение Войны за независимость] и Аустерлиц, а в будущем, когда они тоже станут историей, – бессмысленные и бесчеловечные сражения Первой и Второй мировых войн, Кореи и Вьетнама. А со временем частью этого мира станут к тому же – если уже не стали – и Ревущие Двадцатые, с их енотовыми шубами, фалдами и карманными фляжками, с их сухим законом и гангстерами, чьи автоматы так удобно укладывались в скрипичные футляры.
Все, о чем человек мог подумать или думал достаточно долго, – все безумие и разум, злобность и шутовство, все радости и печали всех людей, от первобытной пещеры до наших дней, – все, сформировавшееся в их сознании, обрело в этом мире плоть.
Конечно, с позиций холодной человеческой логики все это могло показаться безумием, но оно существовало здесь, вокруг меня. Я ехал верхом по местам, подобных которым не сыщешь нигде на Земле, ибо это была волшебная страна, замороженная светом звезд тех созвездий, ни одного из которых нельзя было бы отыскать в небе человеческой Земли. Вокруг меня простирался невозможный мир, где дурацкие пословицы становятся законами, где нет места логике, целиком построенный на не подчиняющемся логике воображении.
