Тайный грех Септимуса Броупа

Саки Тайный грех Септимуса Броупа

– А что за человек этот мистер Броуп? – неожиданно спросила тетушка Кловиса.

Миссис Риверседж была занята срыванием высохших лепестков с кустов роз и ни о чем другом не думала; едва был задан вопрос, как она тотчас обратилась в напряженное внимание. Она была одной из тех старомодных хозяек, которые считают, что должны хоть что-то знать о своих гостях, и это что-то должно быть к чести последних.

– Кажется, он приехал из Лейтон Баззарда,[1] – заметила она, как бы подталкивая его к дальнейшим разъяснениям.

– В наши дни, когда путешествовать можно быстро и с комфортом, – заговорил Кловис, разгоняя колонии тли с помощью сигаретного дыма, – приехать из Лейтон Баззарда отнюдь не значит обладать сильным характером. Это всего лишь может означать, что у человека беспокойная натура. Вот если бы он выехал оттуда под покровом ночи или в знак протеста против неизлечимого и бессердечного легкомыслия его жителей, тогда бы мы могли судить и о нем, и о его предназначении в жизни.

– А чем он занимается? – повелительным тоном вопросила миссис Троил.

– Издает «Церковный вестник», – отвечала хозяйка, – и он такой большой знаток в области медных мемориальных досок, трансептов,[2] влиянии византийского богослужения на современную литургию и всякого такого прочего. Может, он и чересчур увлечен всеми этими вопросами, но чтобы вечеринка удалась, нужно приглашать разных людей, не так ли? Вы ведь не находите его слишком скучным?

– Если человек скучный, то на это можно вообще не обращать внимания, – сказала тетушка Кловиса, – но то, что он ухаживает за моей горничной, этого я не могу ему простить.

– Моя дорогая миссис Троил, – в изумлении произнесла хозяйка, – что за необыкновенное предположение! Уверяю вас, мистеру Броупу такое и в голову бы не пришло.

– Мне неинтересно то, что происходит у него в голове; пусть он во сне предается своим нескончаемым эротическим фантазиям, и я не буду возражать, если замешаны при этом будут все слуги. Но я не допущу, чтобы он донимал мою служанку в часы бодрствования. Я твердо стою на своей позиции, и спорить тут не о чем.

– Но вы, по-моему, заблуждаетесь, – настаивала миссис Риверседж. – От мистера Броупа меньше всего можно было бы ожидать подобное.

– Имеющиеся в моем распоряжении сведения дают мне основание говорить, что от него как раз больше всего следует подобное ожидать, и будь моя воля, я бы сделала так, чтобы от него вообще не ожидали ничего подобного. Я, разумеется, ничего не имею против ухажеров, у которых самые благородные намерения.

– Я просто не могу допустить, что человек, который с таким знанием дела и так красиво пишет о трансептах и византийском влиянии, может быть настолько бесчестным, – сказала миссис Риверседж. – Откуда вам известно, что он так себя ведет? Я, конечно, не намерена подвергать сомнению ваши слова, но нельзя же осуждать человека, не дав ему возможности высказаться, не так ли?

– Он уже успел высказаться, и не имеет значения, будем мы его осуждать или нет. Он занимает комнату рядом с моей гардеробной, и два раза, когда, по его мнению, меня не было поблизости, я отчетливо слышала, как он говорил за стеной: «Я люблю тебя, Флори». Наверху перегородки очень тонкие; слышно даже, как часы тикают в соседней комнате.

– Вашу служанку зовут Флоренс?

– Ее имя Флоринда.

– Какие необыкновенные имена вы даете своим служанкам!

– Я не давала ей этого имени; она поступила ко мне на службу уже нареченной.

– Я хотела сказать, – заметила миссис Риверседж, – что когда ко мне попадает служанка с неподходящим именем, я называю ее Джейн; скоро она к этому привыкает.

– Отличный план, – холодно произнесла тетушка Кловиса. – Только я привыкла к тому, что меня саму зовут Джейн. Так вышло, что это мое настоящее имя.

Она остановила поток извинений со стороны миссис Риверседж, резко заметив:

– Вопрос не в том, буду ли я называть свою служанку Флориндой, а в том, имеет ли право мистер Броуп называть ее Флори. Я сильно склоняюсь к тому, что не имеет.

– Может, он просто повторял слова из какой-нибудь песни, – с надеждой проговорила миссис Риверседж. – Нынче много всяких глупых куплетов, где есть девичьи имена.

Она обернулась к Кловису, ища у него поддержки как у возможного знатока по этой части:

– «Не зови меня Мэри…»

– И не подумаю, – заверил ее Кловис. – Во-первых, мне давно известно, что вас зовут Генриетта, и к тому же я не настолько хорошо вас знаю, чтобы позволять себе такую вольность.

– Я хотела сказать, что есть песня с такими словами, – поспешила объясниться миссис Риверседж. – «Рода, Рода, хорошая погода» или «Рита-Рита-Маргарита» и кучи других. Понятно, что мистер Броуп вряд ли будет петь такие песни, но, мне кажется, нельзя осуждать его, пока нет иных свидетельств его провинности.

– Есть и иные свидетельства, – обронила миссис Троил.

Она поджала губы с видом человека, который с наслаждением выжидает, когда его станут умолять снова открыть рот.

– Свидетельства? – воскликнула хозяйка. – Говорите же!

– Когда я поднималась к себе после завтрака, мистер Броуп как раз проходил мимо моей комнаты. В руке он держал пачку бумаг, и из нее самым натуральным образом выпала одна бумажка и, закружившись, опустилась прямо возле дверей моей комнаты. Я собралась было крикнуть ему: «Вы что-то уронили», но почему-то сдержалась и не обнаруживала себя, покуда он не скрылся в своей комнате. Мне вдруг пришло в голову, что я редко бываю в своей комнате в этот час, а Флоринда почти наверняка в тот момент убирала у меня. И я подняла эту невинную на первый взгляд бумажку.

Миссис Троил снова помолчала с видом человека, довольного обнаружением гадюки, затаившейся в шарлотке.

Миссис Риверседж щелкнула ножницами и нечаянно обезглавила расцветавшую «Виконтессу Фольк- стоун».

– Что было в той бумаге? – спросила она.

– Лишь несколько слов, написанных карандашом: «Я люблю тебя, Флори», а ниже еще одна строчка; она была слабо зачеркнута карандашом, но прочитать ее можно: «Встретимся в саду под тисовым деревом».

– В саду и правда есть тисовое дерево, – подтвердила миссис Риверседж.

– Как бы там ни было, он, судя по всему, ничего не выдумывает, – прокомментировал Кловис.

– И все это происходит в моем доме, какой ужас! – с возмущением воскликнула миссис Риверседж.

– Подобные вещи ужасны, именно когда происходят в доме, вот что любопытно, – заметил Кловис. – То, что представители кошачьего племени решают свои проблемы только после того, как ступают на шифер, является для меня подтверждением их необычайной деликатности.

– Я вот о чем подумала, – продолжала миссис Риверседж. – В поведении мистера Броупа есть кое-что для меня необъяснимое. Взять его доход: как редактор «Церковного вестника» он получает лишь две сотни в год, и мне известно, что члены его семьи живут довольно бедно, а других средств у него нет. И тем не менее он держит квартиру где-то в Вестминстере, каждый год ездит в Брюгге и тому подобные места, всегда хорошо одевается и устраивает зимой весьма милые ланчи. На две сотни в год всего этого не сделаешь, не правда ли?

– Может, он сотрудничает с другими изданиями? – поинтересовалась миссис Троил.

– Нет; видите ли, он настолько серьезно поглощен литургией и церковной архитектурой, что за рамки своих исследований практически не выходит. Он как-то послал в спортивную газету статью о культовых постройках в знаменитых охотничьих центрах, но там сочли, что общественного интереса она не представляет. Нет, не пойму, как ему удается обеспечивать себя в его нынешнем положении только за счет того, что он пишет.