Пусть розовый туман не закрывает очи, Свободу уберечь — труднее, чем добыть. Гляди вперед, солдат, гляди вперед, рабочий, А Николая можешь позабыть!.. Оголтелая агитация «за Керенского», развернутая в те дни буржуазными журналами и газетами, всякого рода «бабушками русской революции», едва не сбила с толку. «Сосульку, тряпку — принял за человека», — горько каялся я в одном из послеоктябрьских своих монологов словами гоголевского городничего. И во исправление «грехов молодости» посвятил ряд лет спустя специальный фельетон — «Доклад Керенского об СССР» (1930) — разоблачению лживости и подлости этого «главноуговаривающего» эмигрантского вождя.
Иллюзии, впрочем, кончились быстро. И в канун Октября был написан монолог «Москва вечерняя», начинавшийся так:
Улицы вечерние, улицы туманные, Нас к себе манящие ласкою своей. Жизнь у нас свободная, но такая странная — Ни с боков, ни спереди не видать огней… Свергла путы царские наша Революция, Буйный вихрь промчался и уже затих. Что-то вышла куцая эта Революция, Вы, друзья, простите невеселый стих… Дальше шла картина предоктябрьской Москвы с ее «чехардой министров», неразберихой и своего рода «пиром во время чумы» распоясавшейся буржуазии:
Блещет магазинами, манит ресторанами, Пьянство разливанное и угар ночей, А в душе невесело, сердце ноет ранами, Лица утомленные, блеск больных очей… Города вечернего дикие контрасты — Под огнем трактирных ярких фонарей Кучка оборванцев, голых и несчастных, С злым тяжелым взглядом жмется у дверей… И вопрос к зрителю:
Полно, ради ль этого шли «а смерть товарищи? Это ль новой жизни лучезарный блеск? Сила всенародная разожгла пожарище, А горит «лучинушка, издавая треск»… Руки у крестьянина, батрака, рабочего Тянутся к оружию и в глазах огни, Что народу ночи? Ночи он не хочет — Силой превратит он эти ночи в дни… Свора адвокатская властью лишь играется, Продают свободу оптом и вразнос, А душа рабочая гневом наливается — Верьте, накануне мы небывалых гроз!!! На этом можно закончить обзор недолгой дооктябрьской деятельности.
После Октября работать стало легче. Все встало на свои места. Цель обозначилась ясно. Для «злобиста» в особенности.
Внешне форма выступлений осталась та же. По-прежнему — монолог, несколько песенок, куплетов, частушек.
Ездил по фронтам гражданской войны. Наибольшей популярностью из куплетов пользовались «Пушкинские рифмы», ставшие на какое-то время «коронным номером»:
Революция в Европе Все сметает, всех мутя, — «Буря мглою небо кроет, Вихри снежные крутя». Две строчки — я, две строчки — Пушкин. Вся «злоба дня» того времени проводилась через эту, очень благодарную и отвечающую любому положению форму. В четыре строчки укладывались такие, скажем, темы, как:
Пан Пилсудский, отступая, Все взрывает без стыда — «Хлопотливо не свивает Долговечного гнезда». Врангель, наш барон достойный, Ныне зрит тревожны сны: «В теплый край, за сине море Улетает до весны». Вновь Махно-куда-то вылез, Вот не ждали молодца — «Тятя, тятя, наши сети Притащили мертвеца…» Ах, политику Антанты Вряд ли где-нибудь поймут! «Домового ли хоронят, Ведьму ль замуж отдают…».
