прочь, — приказал Нарцисс.
— Любимый, почему мне, прекраснейшей из нимф, завидовать твоей красоте? — сказала Эхо, все еще думая, что любимый ее Нарцисс шутит.
— Я считал тебя красивой, пока не увидел себя. Посмотри на это лицо, на этот стан, и ты поймешь, что сама Афродита недостойна быть моей женой, не то что ты, — ответил Нарцисс и опять погрузился в созерцание своей красоты.
Но и для нимфы, как и для земной женщины, нет ничего обиднее, чем непризнание любимым ее красоты, а если она и в самом некрасива — нежелание польстить ей.
Эхо так рассердили слова Нарцисса, что она обозвала его самовлюбленным глупцом и рассказала Кефису и Лаврионе, что сын их лишился рассудка.
Напрасно Кефис уговаривал сына вернуться в водяной дворец, напрасно умоляла и лила слезы мать.
Нарцисс оставался на берегу, смотрелся в воду, только и твердя о своей красоте, и наконец зачах и слился с землей.
Почему-то к мертвым относятся куда снисходительнее, чем к живым.
Когда Нарцисса не стало, Эхо часто приплывала к темному омуту, в который смотрелся ее любимый.
«Как прекрасна была наша любовь…» — вздыхала Эхо и, чтобы навеки сохранить память о Нарциссе, посадила на месте его гибели цветок, который был таким же белым, как лицо Нарцисса.
ГИАЦИНТ
Казалось, нет на свете такой силы, которая могла бы посеять раздор между богом Аполлоном и сыном царя Спарты Гиацинтом. Аполлон любил Гиацинта как брата, и все считали их неразлучными. Сын Зевса был поклонником прекрасного и каждое утро восходил на вершину горы, чтобы приветствовать солнце, которое, отдохнув после долгого пути вокруг земли, вставало со своего морского ложа. Аполлона в его прогулках неизменно сопровождал Гиацинт.
Проводив солнце в странствие, юноши ходили осматривать стада, пасшиеся на росистых лугах, и счастлив был скотовод, чьи стада благословлял Аполлон.
Они шли мимо зреющих пажитей, и нивы, по которым скользил взгляд Аполлона, дарили щедрый урожай.
После полудня Аполлон и Гиацинт отдыхали в дубраве, слушая арфу Эола, а вечерами Аполлон собирал поэтов, которые читали ему оды, воспевавшие красоту, дружбу, любовь.
— Мой божественный друг, я благодарен тебе за то, что я самый счастливый человек на земле, — уверял каждый день Гиацинт Аполлона, и в словах этих не было ни тени лести или неискренности.
Однажды оба красавца — бог и человек — долго оставались на берегу реки. Они купались, в камышах ловили голубых стрекоз, соревновались в метании диска. Их дружба была чудесна, и им было так хорошо друг с другом.
Должно быть, они чересчур расшумелись, ибо из воды вынырнула нимфа и окликнула их:
— Эй вы, озорники, нельзя ли потише? Мой отец лег отдохнуть после обеда.
Аполлон, повернувшись к реке, опустил руку с диском, занесенным для броска. И увидел красавицу, не виданную даже среди дочерей богов: белое, как молоко, лицо, зеленые, точно водяные травы, волосы, а груди — налитые спелые яблоки. От изумления он выпустил диск, и тот покатился в воду.
— Красавица, кто ты такая? И кто твой отец? — спросил Аполлон.
— Мой отец речной бог, а я — его дочь Дафна, — гордо отвечала нимфа.
Даже боги способны влюбиться с первого взгляда. Случилось это и с Аполлоном. Ему казалось, что воздух раскалился и только воды реки могут охладить тело. Не согласись дочь речного бога выйти к нему, он отказался бы от прекрасных утренних зорь, от поэзии, даже от дружбы Гиацинта, только бы разделить с Дафной свою судьбу и остаться с ней, — хоть примаком в водяном царстве тестя.
— Дафна, прекраснейшая из прекрасных, я — бог света Аполлон. Выйди ко мне и раздели со мной мою любовь и царство! — предложил Аполлон нимфе.
Дафна тряхнула мокрой головой, и голова ее украсилась короной из сверкающих капель.
— Ты — прирожденная повелительница, даже прекрасная Елена не может соперничать с тобой! — воскликнул Аполлон, протянув Дафне руки.
— Ты горяч, как твое солнце. — Нимфа опустилась в воду, только белое лицо ее покачивалось над потоком, словно водяная лилия.
— Дафна, если ты не выйдешь ко мне, я кинусь к тебе. — Воспылавший страстью Аполлон хотел броситься в реку.
— Постой, не баламуть воду, отец спит — разбудишь его раньше времени, он рассердится и поднимет на реке такие волны, что все лодки перевернутся, — остановила Дафна Аполлона, решив остудить огненную страсть бога.
Подняв со дна реки диск, она кинула его Аполлону со словами:
— Пускай нашу судьбу решают боги. Я полюблю того из вас, кто, метнув трижды диск, дальше кинет его.
Бедный Гиацинт! Он от души желал другу победы, но от волнения у Аполлона дрожала рука, и два первых броска оказались неудачными, а Гиацинт, как ни поддавался другу, метнул оба раза дальше Аполлона.
В третий раз Гиацинту метать не пришлось. Разъяренный Аполлон замахнулся и, метко прицелившись, швырнул диск ему в голову. Гиацинт упал и уснул вечным сном. Дафна была потрясена. Благородный юноша погиб по ее вине!
К ночи, когда над кипарисами поднялся круглый месяц, из реки вышли Дафна и ее подружки. От лучей месяца они зажгли белые, красные, голубые, розовые и желтые свечи и воткнули их в землю, увлажненную кровью Гиацинта.
Вдруг из ближней рощи показалась огненная фигура, еще издали обжигавшая жаром.
— Бежим, нимфы, это Аполлон! — закричала Дафна и кинулась прочь.
Бедная дочь реки, боги отомстили ей, они помутили ее рассудок и указали ей неверное направление— не к реке, а к открытому полю. Горячий ветер уже обжигал ей ноги, страстное дыхание обдавало шею.
Отчаявшаяся Дафна призвала богиню судьбы и попросила превратить ее в лавр. Желание Дафны исполнилось, и перед Аполлоном вырос лавр.
Боги, как и тираны, никогда не признают своей вины, даже если становятся убийцами. Не овладев Дафной, Аполлон продолжал ревновать ее к Гиацинту. Пришел на место гибели друга и взмахом руки погасил свечи.
Аполлон никогда больше тут не появлялся и не знал поэтому, что свечи эти расцвели, как цветы, и испускают запах, резкий, как предсмертный крик юности о несбывшемся счастье. Гиацинты.
ЗАЯЧЬЯ КАПУСТА
Надоело Косому каждый день листья клевера жевать да ольховую кору грызть. Забрался Заяц на крестьянский огород и давай только что посаженную капусту уписывать. Умял Заяц уже немало свежих, сочных листьев, как вдруг приходит крестьянин. От удивления руками всплеснул.
— Послушай, Косой, — говорит крестьянин Зайцу, который уже наелся досыта и рот утирает. — Такого уговора у нас с тобой не было. Я на твою долю не сажал. Коли ты теперь все сгрызешь, так у меня ни одного кочана не вырастет, нечего мне по осени квасить будет.
