Бету было тридцать лет, и он работал художником-оформителем в одном издательстве. Действительно, его голос произвел на меня грандиозное впечатление, как и его красота, аристократические манеры и вид человека, который созерцает жизнь со стороны, словно зритель, и никогда не выступает в ней действующим лицом. В выражении его лица всегда присутствовала печаль, которая дополняла и усугубляла мою хроническую истеричность. Мне это нравилось. Он был спокойный, крайне наблюдательный и отлично умел слушать. Я обожаю иногда поговорить просто с любым человеком, готовым меня выслушать, а тем более – с таким красивым и непонятным мужчиной. Я получала сумасшедшее удовольствие от его непритворной заинтересованности.
Он казался безобидным, и это впечатление успокаивало меня. В любом его слове было нечто колющее, острое, искусно замаскированное едким юмором, прикрываемое благородством жестов (наверное, он и вправду был очень большим и не знал, что со всем этим делать, и поэтому превратил сдержанность в свой стиль). Он очень мне нравился, даже слишком.
Но подозреваю, что истинный источник моих чувств к нему следует искать не в том, что он казался (и возможно, на самом деле был) таким, каким я хотела его видеть (чувственным, нежным, неординарным, моногамным, спокойным и безнравственным), а в том, чем он не был. Он являл собой полную противоположность того, в чем я, не имеющая никакой опоры в жизни, могла нуждаться.
Он был самостоятельный, пессимистичный, путал день с ночью, очень много курил, плохо питался, не занимался никаким спортом и обожал потрясающие чувства, вызываемые употреблением определенных химических веществ. У него не было ничего, что могло бы удерживать его на плаву, он ненавидел рутину, расписания, а больше всего ненавидел, когда от него чего-то ждали. А если ждали, то ненавидел, чтоб ему об этом говорили. Он ненавидел быть в чьей-то власти и не в состоянии был посвятить себя кому-либо. Он был молчаливый, нелюдимый и зависимый от кофеина и никотина. У него была бессонница, но он отказывался от терапии или заведомо эффективного лечения. Казалось даже, что ему нравится жить не так, как большинство населения земли.
Когда он был со мной, он был просто богом любви. Нежности, потрясающие предварительные ласки и качественный секс были его визитной карточкой (и, конечно, пенис, пропорциональный его размерам и очень действенный). Он был горячий и нежный – мечта любой женщины. Ему нравился Jorge Luis Borges, автор, творчество которого он изучил очень глубоко (неужели это не показатель, что он чувственный мужчина?).
Уже в первое свидание можно было бы сделать «эмоциональный рентген» красавчика. По его лицу ясно было видно, что ему сложно проявлять участие даже в своей жизни – а уж что говорить о чужой! Причиной были дозы наркотиков свыше позволенных законом рамок. Он не платил IPTU[18] уже более шести месяцев и скрывался, потому что жил с просроченной квартплатой.
Он удивительно хорошо рисовал, занимался рекламным оформлением с мастерством настоящего профессионала и любил немецкую технику и музыку.
Это Бету. Или то, что я о нем знала.
Он был последним человеком, в которого могла влюбиться женщина, по-настоящему нуждающаяся в защите и заботе. И именно потому я в него влюбилась. Было смешно ждать от него чего-то. Но я ждала, хотя знала, что едва ли он может ответить на серьезные чувства. Я привязалась к нему невозможностью быть вместе. Он мне нравился сильно и достаточно долгое время, и пока он мне нравился, я не хотела знакомиться, узнавать и общаться больше ни с кем.
Мне нравилось думать, что, возможно, он самая большая любовь моей жизни. Мне нравилось думать что, несмотря на непреодолимый барьер, который существовал между нами, все, тем не менее, было вопросом времени. Мне нравилось страдать, ожидая целыми днями, иногда неделями, когда же он мне позвонит; умирать от радости, когда в телефонной трубке наконец-то звучало его «алло!». Мне нравилось ждать его писем по e-mail. И проходить мимо его дома каждый день после работы, даже если мне приходилось ездить из Vila Madalena в Higienopolis, чтобы увидеть его припаркованную машину. И еще мне нравилось позвонить ему домой и молчать в трубку, слушая его нетерпеливый и любопытный голос с другого конца провода.
Мне нравилось отправлять ему подарки, цветы, плитки шоколада, сваренного мной, книги. Мне нравилось все, что о нем хоть издали напоминало. Мне нравилось проходить мимо окон издательства, в котором он работал, и представлять себе, как он там трудится. Мне нравилось открывать списки работников журнала, в котором он сотрудничал, и видеть его подпись в уголке, понимая, что это именно он был редактором такой-то статьи. Я заболела Бету.
Однажды, за неделю до Дня Матери, я нашла вложенный в журнал «Veja» каталог эксклюзивных предложений «Shopping Center Norte», а я знала, что это он делал оформление газеты. Я помнила, как он комментировал фотографии моделей так, словно они его давние знакомые. Я расплакалась. Я смотрела на всех этих мам, некоторые из которых были молодыми и красивыми, светлыми, а некоторые – старыми, почти бабушками, и я представила, как они ему улыбались, пока он ими командовал во время фотосессии, как он ласково касался их лиц, этих счастливых и спокойных женщин. «И это мой Бету, Бету, Бету», – повторяла я про себя, пока не дошла до истерики.
Никогда еще ни одна статья не потрясала меня настолько. Я сохранила эту газету по двум важным причинам: она была создана тем, кого я обожала, и в ней была реклама мебели, которую я собиралась подарить маме в праздник (интересно, мне дали бы скидку, если бы я показала статью?).
Но несмотря ни на что, я верила в него, чувствовала себя в безопасности рядом с ним, ощущала себя желанной и знала, почти наверняка, что он никогда не сделает мне зла. Во всяком случае, намеренно. Он был рядом со мной, держал меня за руку с удовлетворенным видом – и в мое двадцативосьмилетие, потом на двадцатидевятилетие (завладев уже не только рукой), и, наконец, в мое тридцатилетие, когда он уже убедил меня, что нас обоих ничто больше не удерживало вместе и что уже пора было завязывать настоящие отношения.
Скучая по смуглому красавцу с ловкими руками, я постоянно писала тексты о нем в личном дневнике, который убаюкивал мои любовные переживания, и еще, когда получалось, писала о нем в журнал. Перед тем, как опубликовать «Vagina business?», я написала еще одну хронику. Рассказ о нашей с ним второй ночи. Издалека он казался самым очаровательным мужчиной, созданным специально для меня. И чем дальше мы были друг от друга, тем активнее работала память, отбирая лучшие моменты, которые мы пережили вместе.
Когда я вручила текст редактору, он бесцеремонно поморщил нос: «Это слишком меланхолично». Ну, понятное дело: Кикочкина статья должна быть легкой, забавной и бесстыжей, но никогда не должна наводить читателя на меланхоличные размышления (эта «меланхоличность» была привилегией Алейшу, у которой она смешивалась с печалью в колонке «Честная женщина»).
Поскольку все попытки уговаривать шефа были им же запрещены, у меня не было иного выбора, кроме как отправить ему другую статью. Но первую я сохранила для себя.
