кресло и произнес шепотом:
– Надо уехать! Увезти ее подальше, надолго… А если она не захочет, то надо…
Он запнулся и мысленно добавил:
– Но ведь это будет счастье на один месяц, на полгода… Ужасно!..
XLIV
Тотчас же после ухода барона явился лакей и доложил барышне о приходе Пашуты. Легкий румянец вспыхнул на щеках Евы. Вместо того, чтобы велеть позвать девушку, которую она уже видела в этот день, Ева быстро двинулась сама. Пройдя в прихожую и увидя Пашуту, она взяла ее за руки и потянула за собой, ни слова не вымолвив.
Усевшись на кушетке и усадив Пашуту, как часто бывало прежде, на скамейке у себя в ногах, Ева выговорила тихо:
– Говори все!.. Что-нибудь новое есть?.. Все говори, что знаешь… Ты видела его теперь? После поединка?..
– Да-с. После…
– Что он говорит? Как себя чувствует? Он не был в опасности?..
– На нем рукав сорочки разорвала пуля.
Ева схватила Пашуту за руку и вдруг замерла, потом вздохнула, покачала головой и потупилась.
Пашута говорила что-то, но она не слушала.
– Как же это понять? – произнесла вдруг Ева. – Когда мне сказали: фон Энзе убит, со мной этого не было. А теперь, узнав только про рукав… Бог знает что… Ну, говори, что он? Рад, доволен, что избавился от фон Энзе… Радуется и смеется со своими секундантами, с приятелями?..
– Нет, барышня. Как можно! Он не такой, как все… Ведь он чудной! Дверь была долго растворена к нему в спальню, и я все до единого слова слышала.
– Что же?
– Он говорил, так ему скверно, что не знает, что лучше: убить ли или быть убитым. Говорил, что уж лучше бы фон Энзе его убил, легче бы стало. А они все над ним смеялись… Он сказал, что и говорить об этом не станет и поминать не хочет. Уж очень тяжело.
– Да, это так… Это он! – тихо произнесла Ева. – Я так и думала. Это он! И про этого человека говорят, что он дурной, порочный… И сам он считает себя порочным. И ты ведь считаешь его извергом и злодеем.
– Да, барышня, считала! А теперь и у меня ум за разум зашел. Теперь я и сама не знаю, какой он человек. Должно быть, он, барышня, знаете что?.. – вдруг произнесла Пашута.
– Что?..
– Колдун он.
– Да, правда твоя, Пашута, – улыбнулась Ева, – именно колдун!
– Вот что, милая моя барышня, – заговорила Пашута, опуская глаза. – Я ведь к вам не сама пришла, меня послал Михаил Андреевич.
Ева схватила девушку за руку и сжала ее. Она не вымолвила ни слова, но глаза ее ясно сказали:
«Говори скорей!»
Пашута рассказала подробно свой разговор с Шумским и передала то положение, в котором он находится благодаря своей последней шутке с каретой. Она объяснила Еве, что Шумский настолько верил в свою неминуемую смерть, что не побоялся дерзкой выходкой нанести страшное оскорбление Аракчееву. Но вышло все иначе. Он остался невредим. Карета расписная наделала много шуму в Петербурге. А он ждет отместки от графа. Все сводится к тому, признается ли он графу или будет отрицать. А все это: погибель его или спасение, зависит от нее – Евы. Если у него будет надежда, что прежнее возвратимо, то он выгородит себя и не сознается Аракчееву.
– Все зависит от вас, барышня, – кончила Пашута.
– Что же я могу сделать? Скажи ему, чтобы он надеялся, что все еще устроится.
– Этого мало. Он хочет видеть вас, говорить с вами или у вас, или…
Пашута запнулась и опустила глаза.
– Или у нас, или где? – произнесла Ева.
– Понятно там…
– Где там?..
– У нас, – вымолвила Пашута тихо.
Наступила пауза. И, наконец, Ева произнесла тихо:
– У него?
Пашута не ответила.
Наступило молчание и длилось долго.
Пашута, державшая руку Евы в своих обеих руках, вдруг почувствовала, что маленькая ручка вздрагивает все сильнее, она подняла глаза на свою дорогую барышню и увидала, что Ева плачет.
