– Не скажу. Может быть. К несчастию. Но это пройдет!
И при этих словах барон встал с места.
Квашнин поднялся тоже и поклонился. Барон положил руку в руку и начал слегка потирать их, как бы от легкого холода. Вместе с тем он слегка наклонялся, отпуская гостя.
Квашнин хотел иронически улыбнуться, но вдруг вспомнил, что один из офицеров их полка, которому товарищи перестали подавать руку, тоже каждый раз горделиво ухмыляется.
Квашнин холодно, но низко поклонился и вышел.
LII
Двигаясь пешком тихими шагами по Васильевскому острову, Квашнин был почти в таком же тумане, в каком был Шумский после своей стычки с фон Энзе. Беседа с бароном имела для него одуряющее значение. Не раз слыхал он в Петербурге кое-где, что якобы всем известный блазень и кутила «аракчеевский сынок» должен бы был по-настоящему называться иначе – аракчеевским подкидышем. Квашнин был всегда убежден, что это была злобная клевета, сочиненная одними из ненависти к Аракчееву, а другими из зависти к молодому человеку, умному, красивому, богатому, но дерзкому. Многие боялись этого дерзкого баловня судьбы и так как попрекать его различными соблазнами и скандалами было мало – кто же тогда в гвардии не делал их! – враги Шумского придумали, что он не сын того, чьим значением пользуется, чтобы безнаказанно шуметь на весь Петербург своими похождениями.
Чем больше думал Квашнин о том, что слышал от барона, тем меньше верил в правдивость всей этой истории.
«Ведь это все бабы, – думал он, тихо подвигаясь по панели. – Тут и Пашута и Авдотья и, может, еще какая-нибудь баба. Фон Энзе выгодно верит этому, но барона он обманывает. И можно ли дойти до такой глупости, чтобы думать и верить, что сам Аракчеев обманут, что ему любовница подкинула чужого ребенка, выдав его за своего. Ведь это черт знает что такое! Что же он сам-то, младенец разве! Разве это так легко! Можно обмануть посторонних, но нельзя обмануть человека, в доме которого живешь безвыездно, как жена. Какая гадость! – волновался Квашнин. – И неужели же все это так и останется? И баронесса выйдет замуж за фон Энзе, любя Шумского? А что она его любит и идет за улана по приказанию отца – в этом я теперь совершенно уверен».
Через мгновение Квашнин остановился и спросил себя, что ему делать? И невольно пришел он к заключению, что делать окончательно нечего, помочь другу никоим образом нельзя. Единственное средство – оттянуть свадьбу фон Энзе, чтобы вся эта клевета пала сама собою, чтобы все объяснилось. Но как, когда?
Во всяком случае, сам Квашнин считал себя в полной невозможности чем-либо помочь. Он сел на извозчика и велел ехать в Морскую.
Войдя в прихожую, первым вопросом Квашнина, которого впускал Васька, был, конечно, вопрос о барине.
– Ничего-с, – отозвался Копчик, – они у себя, не кликали, должно быть, почивают. Я прислушивался к дверям – не слышно.
– Почему же ты думаешь, что почивают?
– Да они всегда ходят, трубки меняют, а тут совсем тихо.
Квашнин прошел все горницы, остановился у дверей спальни Шумского и прислушался. В горнице было совершенно тихо. Он отошел, решившись дожидаться, чтобы приятель проснулся сам.
Увидя снова Копчика, Квашнин осведомился о Шваньском.
– Сейчас вернулся, – отозвался Васька. – Сидит у себя. Иван Андреевич тоже не в своем состоянии, даже заперся на ключ.
Квашнин двинулся к дверям Шваньского, попробовал замок, и так как дверь оказалась запертою, то он постучался.
– Кто там? – отозвался Шваньский. – Ты, Васька?
– Я это, Иван Андреевич, впустите.
– Зачем вам?
– Нужно, впустите.
– Дело разве какое?
– Дело. Да что вы, не одеты, что ли? Так вы не девица.
– Увольте, Петр Сергеевич, – отозвался Шваньский громче, как бы прислонясь к самой двери, чтобы было слышнее.
– Что вы? – удивился Квашнин. – Больны вы, что ли?
– Хуже, Петр Сергеевич!
– Да пустите, полноте блажить! Говорят вам – дело есть.
– Ах, ты, Господи! – заворчал Шваньский и отпер дверь.
Квашнин вошел и, присмотревшись к Шваньскому, удивился. Лицо его было совершенно другое, как бы после трудной болезни или от какого-либо важного происшествия.
Шваньский тотчас же отвернулся от Квашнина к окошку и произнес в раму:
– Ну, что вам нужно-с? Говорите.
– А нужно, Иван Андреевич, чтобы вы объяснились. То, что вас перековеркало, и мне известно. Полагаю я, что это все то же. Объяснитесь. А не хотите, я вам сам скажу.
– Нет уж, Петр Сергеевич, – отозвался Шваньский, не оборачиваясь от окна и говоря как бы на улицу. –
