bonne, blanche[8]… Я непременно в заключении или эпилоге к моему сочиненью…
– О значении букв относительно мозга человеческого, – подсказал Шумский.
– О, нет… нет… Вы все путаете… Значение звуков, а не букв… Неужели вы не понимаете… Буква есть тело, а звук его душа… Звук – содержание, а буква – форма… И не «относительно мозга»… А их мозговая, comment vous dire,[9] законность, необходимость, непреложность… Знаете ли вы, например, что буква б – голубой… Звук с – золотисто-желтый… Впрочем, я забыл! это не про вас, господин Андреев…
Шумский стоял, опустив глаза в пол, как бы выслушивая равнодушно периодически-одинакий выговор, или прислушиваясь к ветру на улице.
– Это, конечно, очень интересно, – вымолвил молодой человек, стараясь не рассмеяться. И он прибавил мысленно: «Bete,[10] болван, башка – тоже на б начинаются».
– А знаете ли вы, кто первый написал сочинение почти на эту же тему… О родстве, так сказать, красок и звуков. Гениальный Гёте, к которому я два раза ездил поклониться в Веймар и скоро в третий раз поеду! – восторженно проговорил барон.
«И поезжай, да поскорее, – мысленно проговорил Шумский. – Да там застрянь подольше. Или совсем подохни… И лжет ведь… Станет умный человек таким вздором заниматься. Гёте не тебе чета… Его стихи и я читал во французском переводе».
Видя, что беседа с бароном может затянуться, что изредка случалось, Шумский взял со стола тетрадь и слегка попятился, как бы собираясь раскланяться.
– Узнайте… Может быть, Ева и даст вам сеанс… Да, кстати, скажите… Когда же портрет будет готов?
– Скоро-с, – тихо вымолвил Шумский, как бы смущаясь.
– Скоро?.. Вот уже более месяца, что я слышу от вас это слово.
– Мне этот портрет, как я докладывал вам, барон, не задался… Две недели назад я начал сызнова, другой…
– Другой… А первый?..
– Первый я бросил, изорвал…
– Напрасно. Он был, по-моему, очень хорош… Но я надеюсь, что вы не изорвете второго и не начнете третий… И Ева позволила вам изорвать первый портрет…
– Я сделал это вдруг… В минуту вспышки и гнева на мою работу…
– На глазах моей дочери у вас, господин Андреев, не должно быть вспышек, – вдруг сухо вымолвил барон. – Каких бы то ни было!.. Гнева, радости, досады или чего-либо подобного. Вы поняли?!..
Шумский молчал, но лицо его слегка вспыхнуло, и он чуть не в кровь кусал себе губы.
«Создатель мой! Какое терпение надо с тобой иметь!» – думал он про себя.
– Я не желаю оскорбить вас, – продолжал более кротко барон. – Я, как старик и старинного рода дворянин, напоминаю вам, что вы человек, труды которого я оплачиваю… по найму… Если вы, в качестве талантливого художника, допущены в комнату моей дочери, баронессы, ради писания портрета… то все- таки, господин Андреев… надо помнить… себя… Не надо забывать или забываться…
Наступила пауза. Шумский потупился совершенно и тяжело дышал.
– Да, кстати… Кажется, сегодня вам следует получение месячное, toucher vos appointements.[11]
– Нет-с… Послезавтра, – глухо вымолвил Шумский.
– Верно ли? Я думал сегодня…
– Наверное.
– Но если вы, господин Андреев, желаете… Может быть, вам нужны деньги… Пожалуйста… Днем ранее или позднее, это ведь все равно… Мне…
– И мне тоже все равно-с, – выговорил Шумский и невольно вдруг улыбнулся веселой и смешливой улыбкой.
– C'est comme il vous plaira… Adieu…[12]
Барон наклонил голову ласково, но важно. Шумский низко поклонился и быстро вышел из кабинета, как бы убегая.
Когда дверь затворилась за ним, он остановился и проворчал вполголоса среди столовой:
– Когда-нибудь я или со смеху прысну тебе в лицо, или того хуже… отдую, вспылив негаданно от какой твоей дерзости… Да… чертовски… дьявольски все задумано и обдумано. Но хватит ли терпенья… Уменье – не мудреное дело… Терпенье – вот что мудрено.
И молодой человек вдруг задумался и стоял, не шевелясь.
«Пашута? Больна?» – вертелось в его голове.
«Неужели это хитрая канитель с ее стороны, – думал он. – Неужели дворовая девка, Прасковья, такая бой-баба. Такая шустрая? Такое колено надумала, чтобы затянуть мне все дело… Не может этого быть! Ведь тогда я ни вызвать ее к себе, ни даже видеть не могу… Ах, ты!..»
И Шумский вздохнул тяжело от приступа гнева.
«Каково я наскочил!.. Взял за прыткость, а она против меня пошла… Да ведь это ужасно… Это лбом об стену бить и себя… да и ее об стену ухлопать… А сердце мое чует, что это игра, комедия… Она
