меня успокоил. Он тебя за это… Эх, я и забыл про Пашуту. Тебя ведь другая награда ждет… Да-а! – протянул Шваньский. – На-а-гра-а-дит он тебя за Пашуту. Будешь ли ты еще к завтрему жив-человек и на этом свете.
И от этих слов, сказанных полушутя и равнодушно, у Копчика дрогнуло сердце. Он сам тоже каждую минуту ожидал с прибытием барина такой расправы, от которой можно было внезапно очутиться мертвым. Копчик задумчиво вышел из спальни и уселся в прихожей, стараясь надумать что-нибудь.
Шумский в пылу гнева, который вдруг вспыхивал в нем и необузданно проявлялся в первое же мгновенье – всегда схватывал и вооружался тем, что оказывалось на подачу руки… Если же не было ничего, он кидался на человека и, схватив за волосы, встряхивал и тотчас же с силой отбрасывал от себя. На этом все и прекращалось, гнев остывал так же быстро, как вскипал.
Копчик знал все это по рассказам, и отчасти по опыту. Редко Шумский бил человека кулаком в лицо, хотя именно это и производилось постоянно всеми господами без исключения.
Вся суть была теперь для лакея в том, чтобы в минуту гнева барина не нашлось бы ничего под рукой его. В противном случае, конечно, он мог легко и убить.
Копчик решил поэтому объявить о побеге сестры тотчас же, как только Шумский войдет в прихожую. Вместе с тем, он нашел трость барина и положил ее на столе, в прихожей, на виду.
– Непременно за нее схватится… – решил Копчик. – А ничего не окажись, пожалуй, бросится в гостиную да схватится за шандал о семи рожках. А в нем полпуда. Ну и убьет!
Шандал о семи рожках, по названию лакея, был, собственно, большой бронзовый канделябр, который, рассказал Копчику кучер, был уже раз «в деле» был и в починке. А лакей, испробовавший его на своей голове, был свезен в больницу.
Тревожно и лихорадочно обдумывая все это, по мере приближения минуты возврата барина домой, Копчик охал и вздыхал, прибавляя вслух:
– Вот жисть-то пёсья. Почему есть на свете мы – холопы крепостные. И лучше бы нам совсем не родиться на свет, или бы родиться зверями, лошадьми да коровами.
Наконец, у подъезда раздался стук дрожек, барин подъехал… Лакей бросился отворять двери…
– Что девчонка? Жива? – спросил Шумский, войдя в прихожую и сбрасывая шинель на руки лакея.
– Жива. Ей лучше.
– Спит все-таки?
– Спит, но вздыхает хорошо… А у нас, Михаил Андреич, беда стряслась. Я не виноват. И не знаю как. Сидел по вашему приказанию около швеи, не отлучаясь… А покуда вся беда и приключилась…
– Обокрали?
– Ох, много хуже… Беда страшнеющая…
– Говори что, дьявол! – рассердился Шумский.
– Пашута убежала, – дрогнувшим голосом выговорил Копчик.
– Пашута!! – вскрикнул Шумский и, схватив себя за голову рукой, замер на месте.
– И не знаю-с… Не понятно… Ножик добыла…
– Пашута! – повторил Шумский тихо, не слушая лакея. – Все пропало! Все…
Копчик бормотал что-то уже совсем бессвязное и дрожал всеми членами, ожидая сейчас взрыва гнева и расправы…
– Когда? Как? – выговорил Шумский таким упавшим голосом, который поразил Копчика, несмотря на его собственное смущение.
– В ночь… Иван Андреевич… дали ей ножик. Я не давал. А больше некому… Извольте спросить Ивана Андреевича. Я не знаю-с.
– Убежала! – выговорил Шумский растерянно и как бы сам себе. – Все прахом… Все расскажет… Все пропало. Всему конец! Что же это?
И не тронув лакея пальцем, Шумский двинулся в гостиную… Затем он остановился среди горницы и обернулся снова к лакею…
– Если ты это… Если твоя работа, я тебя застрелю… – глухо выговорил он. – Бить не буду. Мало! Застрелю! Завтра же… Или сейчас. Зови Шваньского, – прибавил Шумский, но тотчас же сам крикнул на всю квартиру:
– Шваньский!
Но его наперсник уже давно стоял в дверях и слышал весь разговор барина с лакеем.
– Действительно, Михаил Андреевич, я виноват, дал ей ножик ввечеру, – заговорил Шваньский, робко выступя… – Но я так полагаю…
– Ты нож дал? Зачем? А?!
– Я-с. Она просила, чтобы хлеб резать… Но я…
– А ты где был… Ты не слыхал, как она дверь ломала, – обернулся Шумский к лакею.
– Я сидел около швеи. Вы приказали ни на шаг…
– Ах, вы мерзавцы! Губители вы! – воскликнул Шумский. – Ведь вы меня зарезали.
И молодой человек вдруг опустился на первый попавшийся стул.
– Что же это? – тихо заговорил он снова как бы сам с собой. – За что же это судьба меня… Фу! Дай
