Все это офицер передал князю очень почтительно, тонко и ловко, в лестном виде для Филозофа. В итоге вышло то, что князь любезно попросил офицера присесть, отдохнуть и даже пригласил закусить и выпить. Молодой человек отказался, спеша в город с ответом.
Филозоф дал ответ, что все будет исполнено буквально по желанию графа. С полудня он будет ожидать дорогого посетителя один, а к столу позовет сына, дочь и сестру. Вечером же будет в Бутырках настоящий бал и вся Москва. Князь попросил только три дня сроку для приготовлений и назначил для приема следующее воскресенье.
Офицер стал откланиваться и вдруг замялся несколько, как бы имея сказать еще нечто, но не решаясь…
– Изволите видеть, князь… – заговорил он. – Я должен прибавить одно слово, уже лично от себя, так сказать… Не взыщите и не гневайтесь… Я ради графа и ради вас… Ради добрых отношений, каковые могут завязаться между вами. Позвольте говорить откровенно…
– Сделайте милость! – удивился князь.
– Вы бы не пожелали, конечно, сделать какую-либо неприятность графу. Пожелали бы исполнить не хитрую и не мудреную для исполнения причуду графа?
– Конечно. Блюда какие особые…
– Нет-с… Совсем иное… Изволите видеть: граф не любит шибко, когда его именуют в беседе сиятельством и графом. Ему надо просто сказывать: Алексей Григорьевич… Если кто его назовет когда иначе, он сейчас добрый дух и веселие теряет. Вестимо, дело идет о тех людях, которых он считает себе ровней… Поэтому если вы не желаете омрачать вашей беседы с графом, то постарайтесь ни разу не назвать его по титулу.
– Это совсем немудрено, – отозвался князь. – И я сердечно благодарю вас за предупреждение. От души благодарен! – с чувством прибавил князь, провожая офицера через залу до дверей прихожей.
Оставшись один, Филозоф просиял.
Половина того, о чем мечтал он за последние дни, – сбылась. Оставалась другая половина – мудренейшая, конечно. Из того, что граф пожелал с ним познакомиться, еще могло ничего ровно не выйти. Провести один день вместе – ничего не значит. Может быть, это будет первый, но и последний день. Они могут оба крайне не понравиться друг другу. Поважничай граф хоть немного, покичись своим положением, и князь спуску не даст.
«Придворный не выше столбового», – было его любимою поговоркой.
Прежде всего, князь озаботился вызвать к себе тотчас же из Москвы сестрицу-генеральшу и, не скрывая своего веселого расположения духа, ласково встретил ее.
– Ну, сестрица, выручай. В кои-то веки пришлось и мне вот в ножки тебе поклониться.
– Что угодно? – ответила Егузинская, притворно изображая удивление, так как она уже знала чрез людей, кто в бутырском доме был в это утро.
Князь рассказал о появлении посланца графа, и Егузинская ахнула, снова притворяясь. Но когда князь передал, при каких условиях желает быть у него Орлов, – Егузинская ахнула уже непритворно, ибо была действительно удивлена.
– Целый день пробудет? – воскликнула она. – С полдня до полуночи?
– Да-с, такое его желание. Со мной беседовать…
– О важной материи, конечно… Стало быть, он уже видел где Юлочку? – сорвалось у Егузинской.
– Э-эх, сестрица. Сейчас и брех. Что же он, по-вашему, свататься, что ли, будет за девицу, которой не знает. Говорят вам, что он беседовать хочет. Со мной, а не с Юлочкой. Ее ему видеть нелюбопытно.
И князь, передав подробно, при какой обстановке желает быть граф, отчасти опечалил сестрицу, так как дамы должны были присутствовать только за столом.
Просьба князя к сестре была серьезная.
Филозоф, давно уже порвавший связь с обществом, теперь, по приезде в Москву, тоже не сделал никому визитов. А между тем надо для графа устроить вечер, надо позвать, как говорится, всю Москву.
Все на это есть… И дом обширный, не роскошно, но хорошо отделанный, с большою бальною залой, и серебра столового, всяких чаш и блюд, хранится немало в кладовых. Есть чем блеснуть всячески богатому дворянину, прожившему свой век «по одежке», сберегшему все отцово и нажившему еще свое.
А главного-то и нет. Гостей неоткуда взять. И добро бы проходимец какой пир задать собрался и ощутил недочет в знакомых. А то старинный дворянин и князь попал теперь впросак из-за своего нелюдимства и долголетнего сиденья на Калужке.
– Выручай, сестрица. Езди, проси всех. Егора тоже пошлю прощенья просить у всех и звать. А сам, вестимо, поеду к самым важным. Ко всем не успеешь.
– Не смущайтесь, братец. Все в Москве вас знают, на вас не гневаются, сказывают, что у вас нрав такой человеконенавистный! – смело отвечала Егузинская, чувствуя, что вступает в роль покровительницы и спасительницы Филозофа. – Будьте спокойны, будут у вас все на бале. Всяк захочет поглядеть, как вы будете чествовать графа. Не забудьте только потешные огни. Нынче без этого нельзя.
– От заставы до дому – тыщу бочек смоляных расставим. Довольно? – весело воскликнул князь. – Коли будет ветрено на городе, то всех обывателей задушим. Вся Москва задохнется от чада и копоти.
Братец с сестрицей весело расстались. Егузинская полетела в Москву с приглашениями, а князь начал отдавать приказания.
Бутырский дом вдруг ожил. Он даже не только ожил, а будто встрепенулся, вздохнул свободнее и задвигался. Все в нем сразу забегало и засуетилось. Гонцы верхом и пешком стали летать в город и обратно. Мастеровые, лавочники, подрядчики и всевозможный народ стал появляться на двор и в доме. Даже какой- то хромой солдат-артиллерист, служивый еще анненских времен, явился по своему делу и усиленно просил видеть князя. Солдат предложил сделать из пороха огненного петуха, который будет прыгать по земле и даже «кукарекать» прокричит. Разумеется, и петух был заказан. И самый большой – в сажень. Для прыганья
