Все было так… нормально. Мэг не знала, что и подумать. Она лишь чувствовала, как счастье растекается по всему ее существу. Это почти пугало ее.
– Там, в Киле, – сказала она, – дети ее просто избаловали. И когда мы сюда вернулись, она была такая вялая, такая неподвижная. А потом вдруг…
– Ей понравилась наша перестановка. – Магда широким жестом махнула по сторонам заново меблированной комнаты.
Чарльз, сидя на полу, тоже окинул ее взглядом – отсюда ее видела и Эми. Он кивнул.
– Выглядит отлично, из какого угла ни взгляни. Но отсюда она всего доступнее. – Он встретился взглядом с Мэг и улыбнулся. – Спасибо.
– Ты уверен? – Огляделась и она. Комната была совсем иной. – То есть… при Еве… ее вещи…
– Мне нравится, что они остались. Особенно эта пара атласных тапочек. Я ведь помню свою мать еще совсем молоденькой. Она и тогда была страшно консервативной. Но когда дело касалось обуви… у нее были так называемые аристократические ножки. Очень узкая ступня с… – он пренебрежительно рассмеялся, – с тонкой лодыжкой!
Мэг так и захотелось броситься ему на шею. Но вместо этого она сказала:
– Это Магда придумала положить твои книги и стекло на те верхние полки.
– Отлично придумано, Магда.
Сморщенное, как грецкий орех, лицо, пунцово зарделось от удовольствия.
– Мне нужно пойти выключить гуляш, – заявила она и направилась в кухню.
Мэг передвинула кресло, чтобы Эми, ползая, не споткнулась об него. Чарльз по-прежнему сидел на полу.
– Я пишу о Еве, – сказал он. – Так, некоторые зарисовки. То, что я помню о Буде. И об Андроулисе. И об Эми.
Мэг почувствовала, как от удивления и удовольствия кровь прилила к ее щекам.
– Чарльз! Я думала… я не знала…
– Да и я тоже. – Он вытянул ноги, и Эми немедленно начала карабкаться по ним. – Сначала… когда я уехал от тебя… я заявился в офис и просидел там весь остаток дня как лунатик. Потом я обнаружил ключи от твоего домика. На эту квартиру мне возвращаться не хотелось – она была невыносимо пустынной. И тогда я поехал в Килбурн. В конце концов, у нас с тобой… ну, в общем, я туда поехал. И увидел сделанные Питером портреты.
– Чарльз, это работы одержимого человека!
– Да, я это понял. Но это и работы гения. Она горячо возразила:
– Я их ненавижу!
– Это я мог предвидеть. И поэтому я не решился немедленно переправить их агенту Питера. Сначала мне хотелось узнать, что ты о них думаешь. Но выставить их необходимо. Каждый и в отдельности великолепен. Но вся серия – это настоящий шедевр.
– Он… он уже совсем перестал понимать разницу между мной и Мирандой!
– Ах нет, он все понимает. Только то, что на некоторых из портретов представлены вы обе, вовсе не значит, что он не видит разницы. Именно разница и прельщает его. – Он взглянул на нее. – Эта разница пленила и меня.
Она молча слушала, едва сдерживая неожиданно подступившие слезы.
– Прости меня, Мэг, – продолжал он. – Я не хотел расстроить тебя. А особенно в сегодняшний вечер. – Не дав Эми взобраться на софу, он поднял ее и снова опустил на пол. – Знаешь что, давай спросим, не сможет ли Магда остаться на ночь. Тогда мы можем пойти посмотреть на салют.
Она слабо улыбнулась.
– Это было бы чудесно.
– Так мы и сделаем. – Он наклонился и поманил пальцем подползающую к нему Эми; она даже взвизгнула от предвкушения новой игры. Чарльз сказал: – Мэг… эти портреты… они помогли и мне. Невероятно. Без них – не зная твоих истинных чувств – у меня не достало бы сил ждать тебя и начать новую книгу. Я даже и не думал о книге, пока я их не увидел, не пожил с ними.
Дрогнувшим голосом она произнесла:
– Не понимаю. Я думала, они заставят тебя ужасно страдать.
– Поначалу это был сильный удар. Потом… понимание. Твоей связи с Мирандой. Иногда такая чудесная. Иногда такая страшная.
Она кивнула:
– Да.
– Я так мало знал о тебе. Но однажды ты рассказала мне о вашем дяде. А потом о том, что случилось между Мирандой и тем типом, который загнулся в прошлом году.
– Да. – Она уже пыталась как-то объяснить ему Миранду и знала, что он не понял.
– Опыт Миранды был твоим опытом. Правда ведь? Может быть, если бы не ваш дядя… Но из-за этого ужас от ее встреч с тем безумцем, который покончил самоубийством, стал твоим ужасом.
С каменным лицом она произнесла:
