Водитель наблюдал, как кровь подступает к нему все ближе и ближе. С шоссе доносились звуки уличного движения. В соседнем номере кто-то плакал. Водитель осознал, что задерживает дыхание, вслушиваясь в тишину в ожидании воя сирен, гула голосов на лестницах или на парковке, шарканья ног за дверью, и сделал глубокий глоток спертого воздуха, смешанного с запахом крови, испражнений, кордита и страха.
Неоновый свет играл на коже высокого бледного человека, что лежал у двери.
Из крана в ванной капала вода.
Раздавался и еще какой-то звук — скребущий, карябающий, дробный звук. В конце концов Водитель догадался: это его собственная рука, непроизвольно дергаясь, костяшками пальцев отбивает дробь по полу.
Потом звуки замерли. Рука потеряла всякую чувствительность, перестала двигаться. Обвисла, словно не имела к нему никакого отношения. Как выброшенный ботинок. Водитель приказал ей двигаться. Совершенно никакой реакции.
Ладно, ею он займется позже.
«А вдруг это все, — подумал Водитель, глядя на открытую дверь. — А вдруг больше никто не придет, все кончено? Может быть, трех тел пока достаточно?»
Глава 10
Прожив четыре месяца у Шеннона, Водитель скопил достаточно денег, чтобы снять собственный угол — в многоквартирном доме в старом районе на востоке Голливуда. Чек, выписанный Водителем за аренду и на сумму залога, был первым — и одним из последних — в его жизни. Довольно скоро он привык пользоваться исключительно наличными, держаться подальше от радаров, не оставлять отпечатков пальцев. Взглянув на свое новое жилище, Водитель сказал: «Господи Боже, добро пожаловать в фильм сороковых годов». С одним лишь отличием: теперь, сидя на узком балкончике, чаще можно было услышать испанскую, нежели английскую, речь.
Он поднимался по лестнице, когда соседняя дверь распахнулась, и женщина на прекрасном английском с врожденной испанской напевностью спросила, не нужна ли ему помощь.
Взглянув на нее — латиноамериканка приблизительно его возраста, волосы цвета воронова крыла, глаза сверкают, — Водитель чертовски пожалел, что помощь не нужна. Те пожитки, что он нес в руках, составляли всю его собственность.
— А как насчет пива? — спросила она, когда Водитель в этом признался. — Придешь в себя после поднятия таких тяжестей.
— О, это можно.
— Отлично. Я Ирина. Заходи, когда устроишься. Дверь будет открыта.
Спустя несколько минут он переступил порог ее квартиры — зеркального отображения его собственной. Тихая музыка с аккордеонными пассажами и частым повтором слова «corazon».[2] Водитель однажды слышал, как один джазист утверждал, будто бы размер вальса наиболее близок ритму человеческого сердца. Сидя на таком же, как у него, только менее грязном и более истертом диванчике, Ирина смотрела какую-то мыльную оперу по одному из испаноязычных каналов. Такие фильмы называли новеллами.
— Пиво на столе. Угощайся.
— Спасибо.
Устроившись на диванчике рядом с Ириной, Водитель вдохнул аромат ее духов, туалетного мыла, шампуня — и едва уловимый, более легкий и одновременно более устойчивый, запах ее тела.
— Недавно в городе? — спросила она.
— Несколько месяцев. До сих пор жил у друга.
— Откуда ты?
— Из Тусона.
Водитель ожидал услышать привычные рассуждения о ковбоях, а потому удивился, когда она сказала:
— У меня там живут два дяди с семьями. Кажется, они называют свой город Южный Тусон. Сто лет их не видела.
— Южный Тусон — мир в себе.
— Как Лос-Анджелес, да?
Ну по крайней мере для него это было так.
А для нее, интересно?
Или для этого сонного малыша, который, спотыкаясь, приковылял из спальни?..
— Твой? — спросил он.
— Да, они имеют тенденцию заводиться в квартирах. Это место кишит тараканами и детьми. Лезут в чуланы, набиваются в кухонные шкафы. — Она встала и одной рукой подняла ребенка. — Это Беницио.
— Мне четыре года, — сообщил мальчик.
— И тебя невозможно уложить спать.
— А тебе сколько лет? — спросил Беницио.
— Хороший вопрос. Tы не против, если я уточню у своей мамы?
— А пока, — объявила Ирина, — пойдем-ка на кухню, раздобудем для тебя печенье и стакан молока.
Через несколько минут они вернулись.
— Ну и как? — спросил Беницио.
— Боюсь, мне двадцать, — сообщил Водитель. Это было неправдой, но так он всем говорил.
— Старый.
— Ну, извини. И все же, может быть, мы с тобой подружимся?
— Может быть.
— А твоя мать жива? — спросила Ирина, уложив мальчика.
Проще ответить «нет», чем пускаться в объяснения.
Она сказала, что ей очень жаль, и, чуть помедлив, спросила, чем он зарабатывает на жизнь.
— Сначала ты расскажи.
— Здесь, в земле обетованной? Да чем придется. С понедельника по пятницу я официантка в сальвадорской тошниловке за мизерную зарплату плюс чаевые — от людей, которые и сами-то живут ненамного лучше меня. Три вечера в неделю работаю горничной в домах и квартирах в Брентвуде. По выходным убираюсь в офисах. Теперь, твоя очередь.
— Я работаю в кино.
— Ну конечно.
— Честно. Я водитель.
— Вроде тех, что на лимузинах?
— Каскадер.
— Хочешь сказать, что ты участвуешь в тех сценах погони и всем прочем?
— Вот именно.
— Ух!.. Наверное, за это здорово платят.
— Вообще-то не очень. Зато работа постоянная.
Водитель рассказал Ирине, как Шеннон взял его под свое крылышко, научил себя вести, обеспечил первыми подработками.
— Повезло тебе, что повстречал такого человека. Со мной этого не случилось.
— А где отец Беницио?
— Мы были женаты минут десять. Зовут его Стандард Гусман. При первой нашей встрече я спросила, существует ли кроме Стандартного еще и Большой Гусман. Он лишь взглянул на меня — а шутки так и не понял.
— А чем он занимается?
