поющими свою победную песню валами. Здесь, в этом потоке мириадов частиц воздуха, полуобессилевший шар двигался скачками, прыжками, трясся, дрожал, корзина раскачивалась, будто готовая в любое мгновение оборваться и рухнуть вниз.
Ветер свистел в веревках шара и, нажимая на его поверхность, вдавливал тонкий шелк, словно сознательно задавшись целью раздавить, расплющить его, выдавить из него оставшийся газ.
— Земля!.. Земля!.. — закричал вдруг Кардосо, волосы которого развевались по ветру.
И остальные аэронавты увидели на горизонте голубоватое плоское облачко.
Да. Кардосо был прав… Ветер — или, правильнее сказать, ураган — гнал теперь шар к земле.
Прошло еще полтора—два часа; очертания земли стали ясно видны, и Диего, который знал каждый уголок у этих берегов, вынужден был признать, что шар, пространствовавший уже более двенадцати часов, отнесен очень и очень далеко от устья Ла-Платы, унесен, по-видимому, на юг, к малоисследованным полудиким территориям.
— Может быть… Не знаю, но мне кажется… Мне кажется, — бормотал растерянно моряк, — нас отнесло дальше, чем нам хотелось бы.
— Мы попадем на южный полюс! — засмеялся Кардосо.
— Ну, на полюс не попадем. Но ты не смейся! Смеяться теперь не время.
— Я не смеюсь, — смутился юнга.
— То-то! Патагония для нас ненамного лучше северного или южного полюса, — продолжал неуверенным тоном моряк.
— Вы думаете, что…
— Я думаю, сеньор Кальдерон, что нас занесло значительно дальше Рио-Негро.
Кальдерон не отвечал, и на его бледном лице трудно было прочесть, доволен ли он тем, что шар занесен так далеко от места гибели «Пилькомайо».
А шар тем временем все приближался к земле, и уже ясно видны были очертания берегов.
Повсюду, куда достигал взор, были видны скалы, изорванные, изломанные, нагроможденные одна на другую. У самого берега, среди беснующегося прибоя — все скалы и скалы, одетые в жемчужную пену…
По небу стремительно неслись обрывки, лоскутья туч. По временам просвечивала эмаль вечернего бледного неба, и неверный, скользящий свет пятном плыл по поверхности океана…
— Какая бы ни была — но это земля! — сказал Кальдерон, пристально всматриваясь вдаль.
— Но как мы опустимся? — задал сам себе вопрос Диего. — Капитан предостерегал: самое опасное дело — это именно спуск. Тут тысяча опасностей… Ведь нас с шаром может швырнуть, ударить о землю.
— У нас покуда еще есть кое-какой запас балласта. Можем продержаться всю ночь в воздухе.
— Ой, не продержимся!
— Если балласта не хватит, будем выбрасывать припасы. Потом одежду, инструменты, оружие…
— Ну, всего этого надолго не хватит!
— Наконец, в крайнем случае, мы можем отрезать корзину… Ведь она одна весит более четырехсот фунтов.
Не отвечая агенту, моряк испытующим взором посмотрел на сетку шара. Да, конечно, в крайнем случае можно прибегнуть и к этому… Разве решительный и смелый человек, борющийся за свою жизнь, не сумеет продержаться несколько часов на сетке шара? Ого! Моряка этим не запутаешь. Моряк привык часами колыхаться над бездной в сети корабельных снастей. У него не закружится голова, не задрожат руки. Будет себе висеть на конце реи, да еще петь при этом матросскую песню, бросая вызов беснующейся буре…
Как ни опытен был Диего, он ясно видел, что о немедленном спуске нечего было и думать: пока так яростно бушевала буря, пока шар несся с безумной быстротой, всякая попытка спуска, да еще тут, в этом хаосе скал, могла привести к немедленной гибели.
— Капитан говорил: для спуска надо выбирать по возможности ровное место. Хорошо бы — кустарники. Там можно попытаться бросить якорь…
Кальдерон сделал нетерпеливое движение, словно хотел что-то возразить, но смолчал.
— Кардосо! Брось, дружок, еще балласт! — скомандовал Диего. Кардосо нагнулся над бортом корзины, чтобы отцепить мешок с балластом, повозился с минуту. Балласт был сброшен, шар дернулся и стал подниматься все выше и выше. Однако уже через полчаса он столь же быстро опускался к поверхности земли. Буря все не стихала, и спуск по-прежнему был немыслим.
Когда окончательно рассвело, Диего, присматриваясь к земле, над которой теперь проносился аэростат, закричал:
— Какой-то поселок! — Там, там…
Шар в самом деле несло к группе строений, окруженных изгородью из колючих кактусов.
Аэронавты стали стрелять из карабинов, думая привлечь внимание обитателей корраля8, но, к их удивлению, никто не отзывался.
— Что это они? Вот уж спят так спят! — засмеялся Кардосо.
— Мертвым сном! — поддакнул ему Диего. — Может быть, звук выстрелов не доносится вниз? Нет, быть того не может! Ведь мы на высоте, не превышающей одного километра. А ну-ка, Кардосо! Стреляй еще!
Но результат был тот же: в коррале не было заметно никакого движения.
Пять минут спустя шар, почти опустившись до поверхности земли, понесся над самым корралем, и аэронавтам было ясно видно, что тут царит полное безлюдье. Да и весь корраль имел странный вид: постройки казались полуразрушенными, одна какая-то хижина была вся закопчена, окна и двери зияли черными дырами.
Еще минута — и Диего вскрикнул:
— Человек!
— Труп человека! — поправил его Кальдерон.
Все трое с невольным трепетом глядели на человеческую фигуру, распростертую в странной, неестественной позе среди обломков сгоревшей хижины.
— Это какой-то бедняга белый! Должно быть, один из гаучо9…
— Убитый индейцами! — подтвердил догадку моряка Кальдерон.
— Почему вы так думаете?
— Потому что он скальпирован. И Кальдерон показал на голову трупа:
— Лужа крови», словно красным платком обмотан череп. Он скальпирован.
— Спаси нас Господь! — встрепенулся Диего. — Эти индейцы пампы — не люди, а звери!
Кальдерон холодно пожал плечами и сказал:
— Все равно, нам нет возврата…
Да, возврата не было. Они сознавали это.
Тучи жадного воронья, привлеченного, по-видимому, запахом разложения, запахом крови, поднялись с земли и заметались в воздухе, когда Кардосо, вновь зарядив свой карабин, выстрелил в огромного отвратительного коршуна, подбиравшегося к трупу оскальпированного гаучо, который лежал среди кустов кактуса.
Потом вся картина разграбленного корраля исчезла, так как шар унесло уже далеко от него.
Часов в десять утра шар ослабел настолько, что уже не просто опускался, а почти падал, и когда за борт гондолы выбрасывали последние запасы балласта, аэростат уже не поднимался вверх, как сокол, а лишь замедлял свое падение.
Но это уже не так беспокоило аэронавтов: с одной стороны, теперь шар несся уже не над гористой прибрежной местностью, где о благополучном спуске нечего было и думать, а с другой — буря улеглась, ветер, все еще довольно сильный, уже не грозил, однако, расплющить шар. Можно было надеяться, что, если удастся продержаться еще несколько часов, ветер стихнет окончательно, наступит, хоть и краткий, промежуток полного спокойствия природы, и тогда шар плавно и спокойно, как медленно падающий с дерева широкий лист, просто ляжет на землю без малейшего толчка.
Бояться, что шар попадет на территорию, которая окажется неудобной для спуска, не приходилось: внизу расстилалась бесконечная равнина, покрытая пышной растительностью. Это была
