обложена липким веществом, а на следующий день не поверила собственным глазам, обнаружив, что краснота почти полностью исчезла. Оставалось выждать еще несколько дней, пока все срастется и можно будет удалить швы. Лишь бы только Сэмюэль пришел наконец в сознание.
Крепко зажмурив глаза, Оливия тряхнула головой, чтобы прогнать видения прошлой жизни Сэмюэля, преследовавшие его в горячечном бреду. Вначале он звал отца и сестру, а потом пришли откровения, ужаснувшие Оливию.
– Мама… мама, – бормотал он хриплым голосом и так тихо, что девушка с трудом могла разобрать слова. Она склонилась над ним и попыталась облегчить его страдания, вытирая воспаленный лоб мокрым полотенцем, а Сэмюэль продолжал метаться, и с губ рвалось: – Почему ты ушла, мама? Ты разбила сердце отца. Как ты могла нас бросить, забрать Лизу и оставить меня?
У нее сердце обливалось кровью, когда Сэмюэль, в лихорадке снова ощущая себя тринадцатилетним мальчиком, рассказывал о первом Рождестве, которое он встречал один на один с отцом. Отец не находил себе места от горя, но старался не подавать виду. Они были очень одиноки в огромном пустом доме. Но каким бы горьким ни представлялось предательство матери, оно бледнело на фоне того, что открылось перед Оливией далее.
– Знаю, что не оправдал твоих ожиданий, Летиция, – несвязно лепетал Сэмюэль, – но пойми, я солдат… не гожусь в президенты. Черт возьми, даже генерала из меня не выйдет. Ты вышла замуж не за того человека… я же пытался тебе все объяснить…
Оливия искренне сочувствовала мальчику, брошенному родной матерью, но теперь речь шла о жене, и девушке стало нестерпимо больно – это слишком близко ее задевало. Не в силах больше слушать, она встала, намереваясь позвать Микайю и попросить его посидеть у постели, но в этот момент Сэмюэль заметался, сбросил простыню и закричал:
– Сука! Мерзкая сука! Ты убила моего ребенка! Мэй Весс занимается только абортами… не лги мне! Я знаю, что ты ходила к врачу, когда я был в отлучке. Первого ребенка ты тоже убила?.. Не морочь мне голову! Не было у тебя выкидыша… а ты еще клялась, что боишься снова зачать и потерять дитя… Да, ты сдержала свое слово, Тиш… сдержала… слово.
Сэмюэль издал глухой стон и затих, впав в забытье. Дрожащими руками Оливия протерла тело больного влажной губкой, сменила простыни и снова присела у постели. Теперь она поняла, откуда у Сэмюэля Шелби такая ожесточенная неприязнь к женщинам. Для этого у него были серьезные основания. Он ненавидел свою покойную жену и не верил ни одной женщине, кроме сестры.
«Он никогда меня не полюбит, – решила Оливия, и от этой мысли ее бросило в жар. – Какая же я глупая! Неужели до сих пор я питала какие-то надежды?» Она глубоко вздохнула и принялась укладывать лечебные травы на полоски ткани, чтобы сменить повязку, придвинулась к постели и неожиданно увидела широко открытые горящие синие глаза, смотревшие на нее с неподдельным изумлением.
– Черт бы меня побрал, – прохрипел Сэмюэль, – значит, мне не пригрезилась индейская принцесса.
Он окинул Оливию изучающим взглядом. Сейчас она уже не напоминала дочь индейского вождя – сменила чудесное платье с бахромой на тонкую рубашку из оленьей кожи с открытым воротом, – но и не имела ничего общего с обычной белой девушкой. Волосы были заплетены в толстую косу, стянутую кожаным ремешком и украшенную орлиным пером. Возле носа золотились веснушки, лицо загорело, и даже рыжие пряди местами выгорели.
Оливия смущенно встретила его взгляд, подумав, что в старых брюках и рубашке, которые она перешила из одежды Микайи, вид у нее крайне непрезентабельный и Сэмюэль найдет ее неженственной и даже отталкивающей.
– Меня трудно назвать принцессой, хотя мой отец был бароном, – ответила Оливия, стараясь сохранить спокойствие. «Мне абсолютно все равно, что он думает обо мне», – убеждала она себя.
Сэмюэль чуть двинулся, и все тело пронзила острая боль, он потянулся к левому боку, но девушка тут же схватила его за руку.
– Не трогайте, а то рана откроется. Я как раз собиралась сменить повязку, – сказала Оливия и в виде доказательства продемонстрировала полоски ткани.
Сэмюэль послушно вытянул руку вдоль тела.
– Где я? – спросил полковник, обводя глазами скромную хижину.
На вигвам она не походила. Стены были сложены из толстых бревен, лежавших горизонтально, щели промазаны глиной, смешанной с соломой, твердо утоптанный земляной пол отдавал темным глянцем – видно, землю для блеска «обработали» бизоньей кровью. Сэмюэль видел такие полы во многих индейских жилищах во время своего путешествия по торговому пути из Санта-Фе. Меблировка хижины была предельно простой: грубо сколоченный деревянный стол и четыре стула да две деревянные полки вдоль стен, на которых стояли банки с припасами и посуда. Всю дальнюю стену занимала громадная каменная печь. В ней краснели уголья, на которых стояла чугунная кастрюля, издававшая аппетитный аромат, и у полковника заурчало в желудке. На противоположной стене на крюках были развешаны ружья, древний мушкет, несколько ножей, а также копье осагов и томагавк, украшенные перьями и ракушками. Из двух довольно больших окон в комнату вливались солнечные лучи, и, к удивлению Шелби, на подоконниках виднелись живые осенние цветы.
– Вы в нашей хижине, – пояснила Оливия, не вдаваясь в подробности и подумав: «Пускай сам спрашивает».
– «Нашей хижине»? – переспросил Сэмюэль. «Что делает эта беспомощная европейская аристократка в хижине поселенца? В такой глуши! И где это?»
– Ну, не совсем нашей. Вообще хижину построил Микайя. Микайя Джонстон, – ответила Оливия и замолчала, как если бы дальнейших разъяснений не требовалось.
– И кто, черт возьми, этот Микайя Джонстон? – раздраженно воскликнул Сэмюэль. «Неужели новый любовник?»
– Приподнимитесь немного, чтобы я могла просунуть повязку вокруг тела, – велела Оливия, склонившись над Сэмюэлем и стараясь не обращать внимания на дурманящий мужской запах, щекотавший ноздри. – Микайя пришел сюда с гор Каролины, он лесной житель, немного охотится… всего понемногу.
– Чего «понемногу»?
– Я хочу сказать, что Микайя прожил здесь уже много лет в мире и согласии с индейцами и белыми охотниками, но сам он зверя бьет только на пропитание и пушниной не занимается.
– Вы хотите сказать, что у него на Востоке есть богатые родственники, которые присылают ему деньги? – съязвил Сэмюэль, которому все меньше и меньше нравился этот Джонстон.
– Не говорите глупостей. Мы выращиваем для себя кукурузу и овощи, охотимся ради шкур для одежды и мяса. У нас даже есть пчелиный рой, – с гордостью добавила Оливия. – Живем тем, что дает природа.
– Вы?
– Разве здесь есть эхо? Что-то прежде не слышала, – ехидно заметила Оливия, довольная, что не дрожат руки, накладывающие повязку. – Да, я тоже живу здесь. Он спас мне жизнь, после того как вы бросили меня на Миссури.
– Я вас не бросал, а поручил Мануэлю Лисе позаботиться о вас.
– Ну, так я предпочла обойтись без его забот, – отрезала Оливия. – Я ушла от него. Причем одна.
– Я так понимаю, что далеко вы не ушли, – сухо заметил Сэмюэль. Слава богу, она хотя бы не погибла и не попала в плен к враждебно настроенным индейцам.
– Нет, почему же? Три дня я шла сама, – несколько преувеличила свои достижения Оливия, – пока не столкнулась с медведицей с детенышами. – Оливия была вознаграждена гримасой ужаса, которая исказила лицо Шелби. Почему-то это обрадовало девушку. – Вот тогда-то Микайя и спас мне жизнь. С тех пор я живу здесь, в основном в этой хижине, но иногда мы выбираемся на охоту или заходим в селения осагов, где обмениваем товары. Вам повезло, что мы оказались в селении Похуски как раз в тот момент, когда вы решили выйти из леса. Если бы мы с Микайей не забрали вас сюда, индейцы скорее всего вас бы убили, – хладнокровно завершила она свою речь и откинулась назад, разглядывая результаты своей работы.
– Значит, вы живете с Джонстоном? Удобно устроились, – проронил Сэмюэль и устыдился собственной грубости. Девушка этого не заслуживала, и приходилось признать, что в нем говорит ревность.
– Да, удобно, – ощетинилась Оливия, – вернее, было, пока вы все не испортили. Нужно было оставить вас там, где нашли, на милость этого английского агента и его сподручных, молодых осагов.
