Сепсис

— Это круто! — рассмеялся Дима. — А мне она казалась такой манерной. Я думал, кроме «да, дорогой», «нет, дорогой», она ничего не говорит!

— Это ты о ком? — Павел недовольно поднялся и выключил аппарат.

— Как — о ком? О Бравиной. О Владе Владимировне.

— А разве… разве она…? Честно говоря, я, пока слушал, — заснул. А о чем там речь шла?

Дима опустил голову, чтобы самолюбивый Фауст не заметил усмешки:

— Там Бравина кого-то сукой назвала.

— Мужа, что ли?

— Фауст, я же могу обидеться. — Дима уже не усмехался. В неловких попытках замаскировать свой интерес Павел повел себя не лучшим образом. — Ты что, за недоумка меня держишь?

— С чего ты взял? — покраснел Фауст.

— А с того! Ты делаешь вид, что тебя интересует только Бравин. А по существу слушаешь только Бра-ви-ну.

Паустовский пожал плечами, проворчал что-то неразборчивое и вышел. И в другой раз повторилась ситуация: опять включенный магнитофон, опять лежащий на диване Павел, и напряженно вслушивающиеся глаза.

«— Я сказал — останешься дома!

— А я сказала — пойду! Не лишай меня маленьких радостей, Лекс.

— Слушай, Влада, не упрямься! У меня и так — проблем по уши.

— Вот и не создавай дополнительные. Когда вернусь, позвоню».

Послышались сигналы отбоя. Непонятно, кто первым положил трубку. Но точку в диалоге поставила Влада. Несомненно.

Дон, посмеиваясь, смотрел на Павла.

— А что тебя так развеселило? — немного раздраженно спросил Фауст.

— За тебя радуюсь… За тебя. — Продолжая усмехаться, Дон вышел.

А Павел с этого дня стал забирать кассеты домой. Но и дома в тиши и одиночестве он продолжал успокоительную игру в самообман. Догадки о влюбленности он решительно и с негодованием отметал.

Все чаще он отказывался от не очень важных встреч, игнорировал приглашения на бизнес-тусовки. Заперев двери, он отключал домашний телефон, ставил на столик бутылку коньяку и, удобно расположившись в кресле, прослушивал «снятые» для него диалоги Бравиных.

В своей холостяцкой раковине он позволял себе расслабиться, побыть без маски. С лица снималась смирительная рубашка, а с глаз — линзы бесстрастности. И на время Фауст становился самим собой.

Воцарив на лице снисходительность, включил магнитофон:

«Влада: Лекс, ты вчера меня рассердил. Я не могла…

Алексей: Роднуля, я за вчерашнее извинился.

Влада: Что-то я не могу вспомнить…

Алексей: А ты и не можешь помнить. Ты же спала… Извинения я оставил, где обычно: в верхнем ящике правой тумбочки.

Влада (сдерживая смех): Сколько?

Алексей: Пятьсот.

Влада (с наигранной строгостью): Пятьсот евро?

Алексей: Долларов, солнце мое! На евро еще Европа не перешла, а ты…

Влада (сварливо): Ладно, сегодня приму, но в дальнейшем долларов не предлагать. Доллар дешевеет».

Фауст вслушивался в приторный диалог со снисходительной улыбкой.

Сюсюканья Влады с мужем поначалу вызывали иронические усмешки.

«Влада (интригующе): Роднуля, ты еще не пользовался платочком?

Алексей (с шутливой озабоченностью): Ну-ка, ну-ка, посмотрим, что мой котенок приготовил… О! Так и знал: записка… Родная моя, это не ты, это я по тебе скучаю! Это я тебя обожаю, солнышко мое!»

Фауст покачал головой: Вот олень: «солнышко», «обожаю»… Какой олень!

«Влада: (капризно): Ну, говори скорей!

Алексей: Очень люблю тебя, моя жизнь, моя прелесть! И уже скучаю.

Влада: И я тебя. Только больше. Обожаю!»

Фауст отпил коньяк. Какие-то ворчания вырвались из демонически скошенных губ. Воркования Бравиных казались ему мышиной возней! Примитивным водевилем. Он поднял глаза и увидел себя в зеркале. На него смотрело растерянное, снедаемое тихой завистью лицо.

О, Господи! Он — завидовал. Завидовал тому, что словами называл мышиной возней, водевилем. Тоскливо завидовал этой «возне». Лицо и глаза, получившие свободу, выдали его подлинные чувства. Обнажили то, что тщетно отметал холодный разум.

Снова выпил Фауст и снова долил. С ожесточением отжав перемотку, остановил наобум.

«Влада (требовательно): Говори скорее!

Алексей: Люблю! Конечно, люблю! Только ты мне мешаешь работать.

Влада: (с наигранным испугом): Мешаю?!! Я? Тебе? Мешаю?!

Алексей: Еще как! Я же только о тебе все время думаю. Ни о чем больше думать не могу. А когда о делах?.. Это честно.

Влада: Только это и честно. Все остальное — ложь. Я тебя люблю, Лекс. Люблю твои руки, брови и глаза. И все…

Алексей: И все?!

Влада: И все остальное!»

Павел оглядел комнату, словно впервые видел ее. В этом, богато обставленном доме царила гулкая пустота. Роскошная, позолоченная пустота. Ему вдруг нестерпимо захотелось общения.

Он уже взялся за телефон… Но тут же отбросил эту мысль. Понял, что ему требовалось общение не просто с женщиной, а с женщиной конкретной. С Владой.

Некоторое время еще он слушал и пил. Контролировал каждое слово, каждый нюанс. Но забыл о мерах спиртного. И к полуночи напился.

Утром долго отмокал под душем, выпил три чашки кофе, таблетку аспирина. Голова прояснилась. А подсознание свербила мысль: что-то из вчерашнего «радиоспектакля» заинтересовало… Кажется, на той кассете, которая сейчас в маге. Включив, сразу нарвался на искомое:

«Влада: Ну как, я заслужила подарок?

Алексей: Да, безусловно. Ты всех очаровала. Умница.

Влада: Значит, я заслужила гиацинт?

Алексей (смеется): Не думаю. Если так… рассуждать, то я должен каждый день дарить тебе гиацинт.

Влада: Вот как? Ты, значит, считаешь, что…

Алексей (смеется): Все, все, сдаюсь! Был не прав. Заслужила!»

— Дон, ты не знаешь, что такое гиацинт?

— А зачем тебе? — равнодушно спросил Дмитрий, роясь в бумагах. — Кажется, камень. Полудрагоценный камень наподобие опала…

— Полудрагоценный камень? Я тоже так подумал… Да, точно.

— А зачем это тебе?! Оникс, опал — это удел середняков, а твой уровень… Паша, где в этом договоре ссылка на форс-мажор?

— Форс-мажор?… Действительно нет. Пойди уточни у Сергея.

Как только Дон вышел, Фауст поспешно надел плащ и спустился на персональном лифте. Через десять минут он был в ювелирном магазине.

— Девушка, покажите-ка мне какое-нибудь украшение с гиацинтом.