Дьявольский рай. Почти невинна

Вера спала, трогательно свернувшись калачиком на погруженном в тень лежаке. Господи, сколько детского было в ней теперь, какая беззащитность!

Зинка, ничего не сказав, угрюмо потопала к пирсу и на какое-то время скрылась из виду.

Он глянул на меня так, будто всего час назад мы вылезли из постели: такой, знаете ли, родной, одомашненный, немного собственнический и довольно равнодушный взгляд.

– Я вот Зинку решила на море выгулять.

Он слушал через один наушник что-то черное, прямоугольное, чем-то напоминающее маленький плоский телевизорчик.

– Это что?

Он равнодушно смахнул мой волос со своего плеча:

– Приемник. Цифровой. Память на двенадцать радиостанций. Так… хорошая игрушка.

Боже мой! И он отвернулся! Отвернулся с безошибочным раздражением, напуская на свое темное лицо пятно неприязненной усталости.

Я просидела так – на одном полотенце, на волшебном расстоянии в полруки, все ожидая, когда, наконец, будет выдохнуто волшебство из округлившихся губ, коснется моего плеча так, что станут заметны приподнявшиеся волоски. Или… или он хотя бы спросит меня о чем-то.

Впрочем, уж слишком демонстративным было это игнорирование. Слишком театрально он тыкал пальцем в лоснящиеся черные кнопочки, чересчур увлеченно слушал что-то в наушнике.

Все немногое, что было на мне, теперь лежало, свернутое клубочком, на его лежаке. В одних трусах я помчалась в море.

В меру порезвившись, я оставила белобрысую наблюдать за ходом событий со своего пирса, а сама, с горящими глазами, совсем без лифчика, мокрая, в пупырышках, рванула наверх, под тент.

Альхену пришлось приподняться, чтоб я могла воспользоваться его полотенцем. Создание и Рыжая куда-то исчезли.

Я бежала слишком быстро и остановилась слишком резко, так, что теплый вальяжный Гепард поймал меня в спасительный тупик своих крепких рук.

Я дрожала и улыбалась, с морскими капельками на ресницах.

Глаза.

Прогресс!!! Эти глаза… да вы посмотрите! Он держал меня за талию и где-то между лопаток, и вместо того чтоб отпустить, увлеченно обратившись к приемничку, Гепард продолжал смотреть на меня. До тех пор, пока на его обветренных губах не появилась томная, знойная улыбка.

– Я вижу, морские купания приводят тебя в хорошее настроение, – изменившимся голосом промурлыкал он, отпуская меня и как бы случайно проводя рукой по позвоночнику.

– Оно у меня всегда хорошее, – соврала я и бухнулась на полотенце.

– Ну, сейчас оно у тебя просто восхитительное.

– Как и я сама?

– У тебя очень красивая грудь. Ты действительно похорошела. Да и свобода, я смотрю, все-таки более выражена. Уж очень я сомневаюсь, что в прошлом году ты рискнула бы прийти сюда совсем одна.

– Я с Зиной. Ответственная миссия – выкупать ребенка.

– Брось ребенка, я прошу тебя. Это дитя такая же стерва, как и большинство баб. Как же ты не понимаешь, что у нее в груди сидит огромная жаба на тебя. Ты, глупенькая, пойми, что на свете нет ничего страшнее, хитрее и безжалостнее ревнующей женщины.

– Думаешь, она тебя хочет?

Далее он пытался внушить мне, что девчонка мне страшно завидует, что она в этой своей приморской глубинке чахнет от скуки, что она просто мечтает оказаться на моем месте, а я шипела, что он сошел с ума и что от секса крыша таки едет. В конце концов он сказал, что уж мне, во всяком случае, должно быть известно, что девочки в 11–12 лет играют не только с куклами.

Спустя какое-то время я повернулась к нему, коснувшись локтя.

– Ты мне лучше расскажи, чем ты занимаешься в свободное от любви время.

– Я коммерсант.

– А точнее?

– У меня своя фирма.

– А еще точнее?

– Я уволил почти всех сотрудников, остались лишь избранные, лучшие, те, чьи интересы никоим образом не соприкасаются. У нас царит полная гармония и взаимопонимание. Никто ни от кого не зависит, никто никого не раздражает, и все очень работящие люди. – Он задумчиво поджал губы, сделал повествовательный жест рукой: – Умеют мыслить и, главное, любят работать. Полная идиллия – лучше дружбы, в какой-то мере. У нас отличный офис – спортивный зал, душ, у каждого свой кабинет с компьютером и прочим оборудованием. Есть видик, когда мало работы, то фильмы смотрим. У нас очень много интересных кассет.

– Это все очень хорошо. А ты можешь раскрыть тайну вашего профиля?

Он глянул на меня из-за только что надетых и тут же съехавших на середину носа темных очков.

– Водку продаем.

– Водку?

– Это в основном.

– А еще?

– А еще… ну, еще к нам приходят женщины, матери, приводят девочек. Мы с ними занимаемся, развиваем их, учим двигаться, танцевать. У нас, можно сказать, целая лаборатория. Из самых закомплексованных, загнанных, хилых созданий мы делаем почти роковых женщин.

– Ах, женщин… – Я криво улыбнулась. Что-то подобное я уже слышала от него и в позапрошлом году.

М-да. Продаем водку и совращаем малолетних. Весело живем, Шурка!

– Вот ты мне все зубы заговариваешь, а давно хочу у тебя кое-что узнать.

– Я вся – внимание.

– Какого черта ты рассказала Зинке все ? Знаешь, наши с тобой отношения в прошлом году как-то не позволяли подливать еще масла в огонь, но сейчас ты уже соображаешь, что так поступать нельзя? – Он выдержал классическую паузу и потом резко подался вперед: – И, как ты понимаешь, уголовный кодекс и все эти параграфы на их стороне. И если кто-то узнает… какая-нибудь недотраханная стерва, то будет полная жопа.

– А мне-то что, – буркнула я, – я вообще еще девственница и знать ничего не знаю.

– Да прекрати. Мне, прежде всего, тебя жалко. А если хочешь напакостить, то у тебя ровным счетом ничего не выйдет.

– Ты так уверен?

– Да. Потому что вот он – я. И меня, к твоему сведению, вся эта история беспокоит только потому, что меня беспокоит твоя жизнь.

– Ах, как трогательно… – Я не очень удачно передразнила его.