мешает мне снова пойти туда – встретить тебя там, скажем, у канатной дороги в «Украине», и потом….

Он осторожно поднялся, проникаясь смыслом сказанного, явно не в состоянии найти ничего бредового и невозможного в этом дерзком плане.

– Одна зацепка, – сказал он после паузы. – Твой папа может заметить наше одновременное отсутствие. И даже если мы вернемся с разницей в полчаса – все равно это будет выглядеть подозрительно.

– Тогда вообще утром не появляйся на пляже. Встретимся прямо в «Украине».

Он пожал плечами, и я увидела, как в его зрачках отразились солнечные скалы.

– Мне нравятся твои брови, – сказала я.

– Значит, завтра. Ага? – весело шепнул он, глядя на далекий белый треугольник канатной дороги в «Марате».

– Утречком. Тогда у них еще кран не работает.

Tag Funfundzwanzig (день тридцать пятый)

Сосновка была основательным образом сорвана отцовской обострившейся бдительностью, фактом многолюдного воскресного дня и забывчивым Альхеном, явившимся по привычке на старое место. Мне не оставалось ничего, кроме как сорок минут проболтать с Максом, а потом рассеянно злиться на своих двух досках. Я абсолютно не чувствовала себя несчастной. Жизнь так нежно обняла меня на днях, что я вроде как начала приобщаться к стандартным человеческим массам… Бог ты мой, Адора даже научилась смеяться!

Я смотрела сквозь темные очки на светло-зеленое небо, на полет салатовой чайки. Сквозь буханье в наушниках (даже музыку сменили) я слушала волшебный ритм моря подо мной, возгласы купальщиков, кофейное шуршание гальки.

А потом я увидела что-то еще. Зеленое солнце на миг ослепило меня, и, ожидая, пока отодвинется белесая пелена, я могла различить лишь утонченный грациозный силуэт, стоящий на противоположном конце пирса, у перил. И по мере того, как белая картинка наполнялась красками – силуэт постепенно приобретал очертания маленького неземного существа с кожей, как лепестки магнолии, в огромной соломенной шляпе, с черными волнистыми волосами до плеч, в нежном одуванчиковом купальнике.

Я приподнялась на локте, сняла очки и стала бесстыдно рассматривать ее. А сердце мое уже отстукивало возбужденное «мам-ба, мам-ба, мам-ба». И потом я резко вскочила, на ходу застегивая лифчик от купальника, и помчалась к ней по узкой балке. С жизнерадостным воплем бросилась обнимать мою милую черноволосую Полинку из Днепродзержинска. Она пищала от восторга, а Альхен, поперхнувшись бананом, смотрел на это дело, и его цели явно пересекались с моими. Я заберу девчонку себе и хоть один-единственный раз покажу мерзавцу, что тоже кое-что умею.

Она приехала вчера. Она неописуемо счастлива снова быть тут. В прошлом году удалось приехать только 7 июля, то есть на следующий день после нашего отбытия.

– Ты так здорово выглядишь!– сказала я ей, моей ровеснице, которая два года назад, в лазурном 1993-м, представляла собой костлявого смуглого ребенка без талии, без месячных и каких-либо других половых признаков.

Полинка смущенно передернула плечами и наклонила голову так, что лоснящаяся черная прядь почти полностью закрыла лицо. Конечно, она знает! Где же это мое далекое, невозвратимое чувство, когда выходишь первый раз на пляж, в своем новом взрослом теле, и собственная красота, совершенство и нежность форм будто приподнимают тебя над землей.

Мы прогулялись до ворот «Украины», сморщили носики перед Максом, потом обратно к «соборику» и мимо Гепарда. И тут она сказала:

– Я же еще с дядей Сашей не здоровалась!

Дядя Саша на ее сакуровое приветствие ответил неэтичным комплиментом по поводу ее сформированности, а потом мы пошли купаться.

Поленька умилительно попросила меня посторожить ее в кабинке, чтобы кто-то, не дай бог, не сунулся и не увидел бы, как она переодевается. Я, заикаясь, согласилась. И как-то так вышло, что, несмотря на все мои ухищрения, быть повернутой спиной к орхидее не получалось. Я стояла все время, неестественно выгнувшись, невпопад отвечая на ее бурную речь. Должна признаться вам, что что- то неконтролируемое набухало благоухающей розовой пеной в моей заволновавшейся душеньке, и мои глаза невольно сузились, как бывает от переизбытка чувств майским вечером, когда между цветущей сиренью и звездами поют соловьи.

Пока Клеопатра охраняла уже меня, я была действительно тронута этим большеглазым лицом, которое, к моему смиренному восторгу, было повернуто отнюдь не в сторону желтого обрыва. И еще. Мне кажется, что в ее невинном, но фатально легко исправимом состоянии, ее поразила подробность – рыжее сердечко, подбриваемое мною в интимном месте.

Полинка плавала в резиновой шапочке под церберским оком своей крепко сбитой фиолетововолосой бабушки, которая, несомненно, была очень умной женщиной, потому что явно чуяла присутствие какого-то оборотня-охмурителя, но все же недостаточно опытная, чтоб разобраться, что им является рыжая подруга ранних Полинкиных лет, чье несомненное целомудрие и положенная инфантильность заключаются (всего лишь) в строгом и внушительном папе, которого, наверное, в глубине души побаивалась и она сама.

Полинка тем временем очень долго рассказывала про свою школу (с математическим уклоном) и про то, «что они там вытворяют». А я, настороженная и озадаченная, чувствовала, как исходят от нее те самые флюиды и безошибочно попадают в нужные лунки в моем подсознании. Как это обычно случается при знакомстве двух одиноких созданий мужского и женского пола со смежными интересами и в одной возрастной группе.

Правда, бывает ведь такое, Альхен?

Он, со странным, будто окаменевшим лицом, стоял, взявшись за перила, прямо над третьим пляжем, где мы, распластавшись по горячей гальке, мокрые, с солнышком в каждой соленой капле на наших телах, грелись после купания, все еще о чем-то болтая.

Сердце мое стучало где-то в районе горла, а быть может, вдоль всего позвоночника – от рыжей червы до самых глаз. А она смеялась по поводу моей податливости холоду.

Поленька… да какой, в яму, холод! Меня трясло оттого, что этим летом из меня вылупилось какое-то совершенно непонятное существо, которое горделиво улыбалось вчера на сосновском пляже, а теперь вот испытывает странную тягу к тому, что для всех остальных закрыто глухой заслонкой моральных принципов.

Потом мы снова пошли переодеваться (Боже, неужели она где-то в глубине души ходит туда так часто потому же, что и я?). И на этот раз переодевались одновременно, стоя лицом друг к другу. Это был исконно наш мирок, как дворовая песочница, где правят какие-то несуразные, не подвластные взрослому восприятию истины.

Мы снова гуляли по набережной, и единицы, заинтересованные в нашей сохранности, будто чувствовали, как в пляжном воздухе рождается что-то лишнее; но что именно и у кого (два жизнерадостных подростка) понять не могли.

Полинка давала мне почитать увлекательнейший, по ее мнению, журнал «Крымуша», где были всякие ребусы, головоломки и идиотские стихи. Но с таким же тихим восторгом она слушала мои впечатления от свежепрочитанного «Степного волка» Германа Гессе и сотни раз пересмотренного по Зинкиному видику клипа «Эротика» Мадонны, где так здорово передается эта порочная сладкая боль и хмельная истома ожидания.

Потом были оживленные рассказы про школу, про юннатов, про музыкальные занятия (Полинка играла на скрипке), а я все слушала и слушала, ловя из этих виноградных уст что-то совсем другое.

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату