— Да, — согласился тот, — со штурмбанфюрером могло что-то случиться, а мы исполнили свой долг до конца. Жаль только, — кивнул на сейф, — Краусс оказался чересчур предусмотрительным.
— Был бы автоген, — вздохнул Валбицын, — мы бы быстро разделались с сейфом.
— А вы умеете?
— Не такая уж хитрая наука.
— Может, переговорить с Георгом?
— Опасно.
— Да, пожалуй, вы правы, — ответил Краусс, но не очень уверенно. Подумал немного и добавил: — Вы понимаете, с такими бумагами...
— Кум королю?
— Любая разведка заплатит за них.
— Еще и будет благодарна...
— Вы читаете мои мысли. В нашем с вами положении этот фактор может стать решающим.
— Закроют глаза на наше прошлое?
— Краусс гарантировал это.
— Ваш Краусс думает прежде всего о себе.
— Без нас он ничего не стоит.
— Вероятно, это так, — согласился Валбицын. — И утром, чует мое сердце, он подаст голос.
Кранке кивнул, но как-то рассеянно. Видно, слова Валбицына об автогене запали ему в душу. Он обдумывал, какую пользу можно извлечь из этого предложения. Валбицын усмехнулся: если бы была хоть маленькая возможность достать автоген, он бы давно это сделал. Да и вообще, единственное, что держит его тут, в душном подвале, — обещание Краусса прилететь за ними. Эту перспективу никак нельзя сбрасывать со счетов: за каких-то два часа без особых происшествий добраться до американцев. А потом мельница закрутится сама...
— Я слышал, что эти чертовы сейфы можно как-то подорвать, — сказал Кранке. — Вы в курсе?
— Я не подрывник.
— Я тоже.
— Считал, что начальник диверсионного центра по крайней мере в этом разбирается.
— В «Цеппелине» каждый отвечал за свой участок.
Валбицын подумал, что такие «специалисты», как Кранке, вряд ли заинтересуют американцев, и спросил:
— К вашей фамилии лепится «фон»... Вы что, владеете имением или давно спустили его?
— Наша родословная начинается где-то в шестнадцатом столетии. — Кранке был кичлив и всегда приукрашивал свое генеалогическое древо, прибавляя какую-то сотню лет. — Имение наше в Восточной Пруссии, возле литовской границы.
— Ага, значит, из крестоносцев, — подытожил Валбицын без особого энтузиазма.
— У нас триста гектаров пахотной земли, — продолжал Кранке. — Охотничьи угодья...
— Были... — уточнил Валбицын.
— Это почему же?
— Там сейчас красные.
— Когда-то они все равно уйдут.
— Вы не знаете красных. Мы тоже думали: больше двух-трех лет не продержатся, а они, видите, и вас разгромили.
— То совсем другое...
— Не другое, Кранке. Знаете, как это называется? По-ихнему — классовая солидарность.
— Глупости, что общего у немцев с русскими? Кроме взаимной ненависти?
— Это у вас, Кранке. Точнее, у гауптштурмфюрера Кранке.
— Разве воюют одни лишь гауптштурмфюреры?
Валбицын вспомнил тысячные толпы с простертыми руками, истерические выкрики «хайль», факельные шествия в Нюрнберге, военные парады, фронтовую кинохронику с бесчисленными атаками и победами, и его уверенность слегка пошатнулась. Но мысль о том, что за Кранке останется последнее слово, рассердила его, и Валбицын продолжал упрямо:
— От вашего третьего рейха остались руины, и его надо восстанавливать. Вы, Кранке, не пойдете пахать землю или монтировать электростанцию, а еще ваш Маркс сказал: пролетарии всех стран, соединяйтесь!
— Он больше ваш Маркс, чем наш.
— Это уже казуистика, Кранке, а факты — упрямая вещь. Кстати, хочу спросить вас, почему пошли в СС? Дворянин, землю имеете, и Гитлер вроде бы не очень уважал таких...
— Все мы думали о величии Германии!
Слова эти прозвучали чересчур высокопарно, и Валбицын усмехнулся:
— Врете, Кранке. Искали личной выгоды!
— А почему же вы, тоже дворянин и офицер, пошли в белую контрразведку?
— Не путайте праведное с грешным. Мы спасали свое прошлое и думали о будущем. Свое, а не России, хотя также прикрывались громкими словами. У нас не было иного выхода, альтернативы, и каждый должен был делать что-то. Приходилось и в грязи копаться. Понимаете, когда бастуют дворники, самому приходится убирать мусор. Потому мы пошли служить и вам, Кранке, и вашему фюреру, хотя я лично никогда не чувствовал к нему симпатии.
— Ну вот, — махнул рукой Кранке, — вы сами ответили на поставленный вопрос.
— Не совсем. Нас загнали в угол. Мы надеялись на перемену власти в России только с вашей помощью, но ведь вы-то могли спокойно сидеть в своем прусском имении.
— Размеренная жизнь не для меня.
— Считали, сделаете карьеру? Но вот, например, Краусс, без образования и вообще без особых претензий, обошел вас, Кранке. Разве это справедливо?
— Почему вам хочется залезть ко мне в душу?
— Любопытство. Человеческое любопытство. Наверно, оно свойственно каждому.
— Типичная русская логика: копаться в своих чувствах и выворачивать наизнанку душу другим.
— Докапываться до истины.
— А вам нужна истина? — искренне удивился Кранке. — Я думал, вы давно утопили все в шнапсе, и даже самые простые жизненные проблемы интересуют вас только в связи с этим.
— Обычная немецкая пренебрежительность плюс самоуверенность.
— Они довели нас до краха.
— Да, теперь вам долго не оправиться.
Кранке опустил ноги на пол, удивленно уставился на Валбицына:
— Неужели вы и в самом деле так считаете?
— Вспомните хотя бы Бреслау. От него осталась лишь куча камней.
— Менее чем за десять лет Гитлер поднял Германию и создал третий рейх.
— Полагаетесь на немецкое трудолюбие?
— Мы — организованная нация.
— Не вы, Кранке. Я же говорил, кто будет отстраивать города.
— Рассуждаете, словно красный агитатор.
— Глупости, сами знаете, что вы еще, возможно, как-то оправдались бы перед красными, а я — никогда.
— Так почему же защищаете их?
— Я? — поразился Валбицын. — Просто пытаюсь быть объективным.
— Такая объективность граничит с изменой.
— Ай-ай-ай, Кранке, как сумели все же вбить вам в голову прописные истины: измена, верность фюреру... Фирма доктора Геббельса, оказывается, и из вас сделала болвана.
Вдруг подумал, а почему он отмежевывает Кранке от других? Не потому ли, что Кранке с приставкой «фон» и получил университетское образование? Но ведь сколько образованных болванов живет на свете,
